ВЫПОЛНЯЯ СЕРДЦА ПРИКАЗ
Говорливая жизнь «сковородки» на минуту притихла, замедлилось движение, когда перед памятником Володе Ульянову выстроились ребята в форменных куртках.
РазвЁрнутое знамя. Серьёзные лица. Во временной тишине чётко звучит рапорт командира:
– Осенний поход «Снежного десанта» исторического и филологического факультетов завершён. Пройдено 4 тысячи 300 км пути, 700 из которых составили сам маршрут. Изучая боевой путь 69 гвардейской Звенигородской стрелковой дивизии, отработали двадцать пять населённых пунктов. Собран ценный поисковый материал, прочитано тридцать две лекции, дано десять концертов…
Сухие цифры в рапортах. Они коротки и немногословны, но как много значат они для тех, кто стоит сейчас в строю, пройдя Украину и Молдавию. Кто держит за плечами тяжёлые рюкзаки, набитые находками.
В их разбухших от записей блокнотах ещё одна частица истории, собранная за шестнадцатидневный поход. Многое могут поведать эти блокноты.
…Волнуюсь… Первый поход. Смогу ли быть нужным десанту? Найду ли себя?
…Всё вспоминаю языки пламени на могиле Неизвестного солдата. Они как бы отделили нас от разноцветной толпы, очистили и приказали идти…
Первое задание, посещение ветерана. Какими были лица ребят, когда мы узнали, что из одиннадцати московских ветеранов в живых осталось только пятеро. Нужно торопиться!
Какое это ёмкое слово – ветераны. Кажется, в этих людей вселилась история и готова в любую минуту поразить своей непознанной привлекательностью. Вот рядом с тобой сидит М. С. Дрожаный. Он лечил в тюремном лазарете генерала Карбышева. Парфёнов, живая легенда, огромной ладонью жмёт тебе руку, улыбается, рассказывает. Он и герой фронта, и олимпийский чемпион, и тренер знаменитого Балбошина. Какая ёмкая жизнь! Как много в ней силы, заражающей каждого, кто с ней сталкивается. Смотришь на него, и понимаешь, почему люди верили в Илью Муромца. С ранеными руками стать чемпионом!
Провожая нас, ветераны смотрят нам вслед с благодарностью и благословением, словно мы тоже идём под пули. Это взгляд отца, посылающего сына продолжать свое дело.
Идём по Украине, теми местами, где в каждом селе – памятники и братские могилы, где земля всё ещё хранит ржавые останки войны; кажется, что найденные мины и штыки ещё тёплые от накала боев; что там, за рекой, действительно проходит линии укреплений, которую брать уже нам…
Теперь, смотря на обычную местность, мы делим её по картам боев на «нашу» и «Вражескую» территорию. Но это только мы. Время стёрло почти все следы, только по бугоркам можно догадаться, что здесь когда-то поднимались из окопа в атаку. О прошлом напоминают многочисленные стеллы и танк, ставший памятником.
Корсунь-Шевченский мемориал. Здесь сомкнулось железное кольцо, отрезав восьмидесяти тысячам фашистов путь к отступлению. Здесь наша 69-я стала Краснознаменной.
Однажды к нам подошел человек и, прочитав эмблемы, удивлённо спросил:
– Что это вас занесло сюда, хлопцы, в такую даль? – потом, видимо, поняв что-то, проговорил серьёзнее, кивая на могилу, – родственники?
– Земляки, – ответил один из нас, – мы за ними уже пол-Украины прошли. И на каждом шагу могилы, да какие! 274, 174 – огромные списки. При освобождении вещего Ольховца, например, погибло полтысячи человек, и половина из них – до сих пор неизвестные. Мы хотим вернуть им имена.
Попрощавшись с братской могилой, мы пошли, а тот человек начал с интересом всматриваться в привычный памятник, читать потемневшие списки, каждый день проходил мимо, а тут вдруг…
У подножия памятника мы опять оставили свежие розы, заработанные на вчерашнем концерте.
– Ребята, подъём, ну, подъём же! Опять «Боевые листки» до утра писали… Ну, вставайте, – упавшим голосом выговаривала Татьяна, проходя по гулкому спортзалу между спящими штабелями на матах десантниками, – ребятки, через полчаса концерт…
Слово «концерт» автоматически подняло пятерых с заспанными лицами. Этих пятерых и в отчётах и в жизни звали одним именем – агитбригада. Рука одного из них стала шарить по мату в поисках гитары. Раздалось несколько звуков, похожих на скрип дубовой двери.
– Да, голоса сели, но ничего, распоёмся, – бодро просипел Чиль, – главное проснуться.
Через несколько минут мирно спящий спортзал был уже наполнен шумными зрителями, не успевшими ещё остыть от летних каникул.
Но вот гул пропадает, звучат слова: «Казанский государственный университет», «Снежный десант»; школьники слушают историю университета, с удивлением узнавая фамилии, знакомые по учебникам, а агитбригада тем временем за дверью безуспешно пытается пробить севшие голоса. Наступает момент, когда зрители узнают от Олега даже то, на каком этаже деканат истфака, а Галина создает атмосферу десанта, рассказав о его настоящем и прошлом.
Приходит через агитбригады…
В затихший зал врывается песня
«…А мы идём искать
Ровесников следы.
Тех самых,
Что на четверть века
Старше нас…»
Кажется, затаили дыхание даже в соседних классах, лица ребят стали серьезными. И поющих, и слушающих объединила песня
«Вспомним их сегодня
Всех до одного,
Вымостивших страшную дорогу…»
Концерт удался, много было улыбок, слов благодарности и цветов. Дело сделано. Можно снова подлазить под рюкзак – и в путь.
Будни десанта… Кропотливая работа в военкоматах, где за два часа нужно просмотреть тысячи карточек; минуты молчания у братских могил и обелисков; поиски сведений о дивизии в городских и школьных десантах, в многолетних подшивках газет; интересные встречи с ветеранами и старожилами. Медленно, по крупицам, собираем тот самый архив десанта, который дал жизнь уже трём книгам и многим научным работам. Ищем.
В наших рюкзаках уже лежат проржавевшие от памяти мины, штык, патронажи, почти сохранившийся пистолет, каска и коробка фашиста, оставшиеся на украинской земле вместе с хозяином.
Главная наша находка – имена. Имена тех, чью могилу посещают каждый год, и тех, кого всё ещё ждут, как пропавшего без вести…
Агеев Андрей Алексеевич, гвардии старший сержант. 1922 года рождения, погиб девятнадцатого апреля 44-ого. Похоронен в братской могиле посёлка Прогресс Оргеевского района. Мать – Пелагея Степановна, с. Славино Рязанской области.
Могила Кирилла Федоровича. Рядовой, 1912 года рождения, погиб шестнадцатого апреля 44-ого. Похоронен там же. Жена – Христина Григорьевна, село Талик Смелянского района Черкасской области.
Их 97 – войнов нашей 69 дивизии, погибших за освобождение Оргеевского района Молдавии. Этот найденный нами список как укор работникам местного музея, утверждающим, что 69-я район не освобождала.
Эти имена останутся с нами, вернутся на родину, найдет родных…
… Встречи, поиски, концерты. Кажется, все мы неразрывные части одного целого, нужного людям, имя которому – «Снежный десант». Это чувство сильнее мелких межфакультетских передряг. Нас объединяет общее дело.
Пройдены дороги Украины, изучены места боев Молдавии. Нашли немало, но многое еще предстоит найти. Много еще неизвестных имен, героев, подвигов. Искать! Искать, пока не потеряна связь с прошлым, без которого неполноценно наше будущее.
Мы возвращаемся с чувством выполненного долга, но на Могиле Неизвестного Солдата мы поклялись продолжать этот поиск, этот поход Памяти, исполняя сердца приказ.
М.Черепанов
Минск… Сентябрь 1980
О том, что я еду туда, я узнал лишь за день. Девятый всесоюзный слёт «Дорогами славы отцов» открывался через три дня. Мы – Татьяна Камышникова, комиссар десанта и я – везли в столицу Белоруссии выставку музея истории университета, где использовались материалы «Снежного десанта» истфилфака. Город принял нас хмурой, пасмурной погодой. Выполнив все формальности по установке выставки, я остался ждать прибытия делегации Татарии. Татьяна поехала в Москву встречать десант.
Начало работы слета – 20 сентября, шестнадцать часов. Торжественное открытие. На площади у вечного огня, на марше делегации следопытов страны. Их приветствуют маршал Советского Союза И. Х. Баграмян и секретарь ЦК ВЛКСМ Охромий. Знамя похода на центральный стадион Минска доставил член партии с 1915 года, герой Социалистического труда Виноградов.
Волнующая церемония открытия: приветствия, поздравления, цветы…
Наша выставка экспонировалась в музее Истории Великой Отечественной войны Белорусской ССР. Так получилось, что я всё время находился рядом с выставкой и по мере возможности старался провести, если не полную, то хотя бы краткую экскурсию. Рассказывал об университете, его традициях, о «Снежных десантах». На будущее, конечно, была бы желательна книга отзывов, магнитофон и тому подобное.
Прекрасно отозвались о выставке товарищ Охромий, работники Министерства просвещения, многие ветераны и гости музея. Наша экспозиция и экскурсия произвели такое впечатление, что дирекция музея настояла на том, чтобы они продлились ещё на несколько дней после окончания слёта. Выставка, конечно, много сделала для популяризации нашего десанта и в плане обмена опытом, но всё же были ещё такие события в жизни слёта, которые произвели наибольшее впечатление.
Минский котёл, свой конец в котором нашли десятки фашистских дивизий, один из самых славных моментов военной доблести земли белорусской. После войны людям пригоршнями из всех концов республики принесли сюда землю с мест боев и насыпали в тридцать метров высотой Курган Славы. На вершине Кургана воздвигнули величественный памятник советским воинам. Курган в дни слёта стал местом, куда пришли поклониться бессмертному подвигу нашего народа делегаты слёта, ветераны, гости города. Факельное шествие, выступление И. Х. Баграмяна, героя Советского Союза М. Поповой и приветствия Минску от городов-героев надолго останутся в памяти.
Неизгладимое впечатление произвела поездка в Хатынь – деревню, дотла усаженную гитлеровцами вместе со всеми жителями. Хатынь – это место скорби белорусского народа. Здесь не было речей, громкой музыки, лишь изредка звучат удары колокола, как напоминание о прошлом. Над мемориалом раздался голос Иосифа Иосифовича Каминского, одного из трёх оставшихся в живых хатынцев: «Люди! Сделайте так, чтобы никогда больше не повторилось это!» Минута молчания…
«Никто не забыт, ничто не забыто!» – под этим девизом на одном дыхании прошел Всесоюзный слёт. Много интересных встреч, интервью, автографов. Из Минска мы уехали лауреатами слёта. Но главное, что мы увезли из этого гостеприимного города – чувство, что не зря наши ребята идут по следам войны, не зря посвящают себя этому трудному, но нужному делу. Человека без памяти не существует, поскольку без прошлого не будет и будущего.
Автор: С. Марков
САМОЕ СВЕТЛОЕ В ЧЕЛОВЕКЕ ПАМЯТЬ
Осенний поход представлял из себя изучение участия 69 гвардейской дивизии в двух боевых операциях: разгроме Уманьской группировки и Яссо-Кишиневской.
На уманьском направлении был сосредоточен кулак танковых дивизий, с целью остановить успешное продвижение наших войск после Корсунь-Шевченковской битвы, а затем нанести контрудар. В ночь на четвёртое марта начался прорыв немецкой обороны в районе Ольховца. Несмотря на непролазную грязь, бойцы проявляли исключительное мужество – перетаскивали на себе станковые пулеметы и пушки. Многие бойцы, врываясь в окопы, в рукопашной схватке уничтожали противника и своим примером вдохновляли других бойцов. Очень помог пехоте офицер Яблонский, устроивший свой наблюдательный пункт в одном из домов на окраине села, что на подступах к Ольховцу. Благодаря меткому прицельному огню, немцы стали отходить. Пехота поднялась в атаку и выбила фашистов из окраины села. Но, подбросив ночью резервы, противник на рассвете предпринял несколько контратак. Тот же Яблонский выдвинулся вперёд, и с чердака одного из домов умело корректировал огонь батарей. Оставив убитых, фашисты отошли.
На большаке Тальное – Каменечье, благодаря сооружению моста саперами младшего лейтенанта «Безликово», наши части смогли зайти в тыл колонне автомашин и орудий и разгромить её.
В районе Салькова, Завалье, дивизия подверглась очень сильной бомбардировке. Был нарушен подвоз продовольствия, боеприпасов. Жители нам рассказывали, что все, от мала до велика, переносили снаряды в котомках, сумках и просто на лямках, от одного села до другого. Эти снаряды передавались, подобно эстафете, до места назначения. Но, несмотря на все трудности, воины овладели переправой через Южный Буг и Совранку; очистили населенные пункты Могилево, Демовка, Любомирка, Петьки и другие. Пятого апреля части дивизии были уже на территории Молдавии. Впереди предстояли тяжелые бои под Кишиневом и Яссами.
…Знойное жаркое лето 44-го. Хоть и близился конец фашистской Германии, враг ещё яростно сопротивлялся. Гитлер требовал во что бы то ни стало удержать румынско-бессарабский участок, стремясь тем самым сохранить за собой румынскую нефть и хлеб, а также Балканский полуостров.
Система обороны на Ясском направлении была глубиной до шести километров и создана по типу укрепрайонов. Неприступными казались северные скаты гор Межлок, напротив которой находилась 69-я гвардейская стрелковая дивизия. Наступление, начавшееся двадцатого августа, и имевшее своей целью окружение крупной группировки противника и выхода к советской государственной границе, делало воинов смелыми и отважными. Усталость после тяжелых боев под Оргеевым заглушалась успешным продвижением вперёд уже на румынской земле. Так, комсомольцы взвода офицеров Турбы, Бурдейного и Кащеева, во главе с комсоргом роты Попковым, вскочили на проходившие Т-34, и, ведя на ходу огонь из всех автоматов, прорвались вглубь обороны врага, под Ларгой. Спрыгнув с танков, они обрушились на гитлеровцев с флангов. Свое боевое крещение в этом бою получил солдат Демидовский. Он вспоминал об этом так:
– Ворвались мы в немецкие траншеи, кричим «ура», кидаем гранаты, кое-кто штыком колет. Моя задача была немцев удиравших приканчивать. В это время за горой шум поднялся. И вот уже лязг гусениц слышен. Смотрю – и пушка видна, потом показалась башня. Минута – и танк весь как на ладони. «Ну, – думаю, – эта цель поважнее». Вылез я из хода сообщений и вперёд подался в окоп, где раньше сидел немецкий наблюдатель. Меня заметили в танке. Пули посвистывать начали, шинель изрешетили. А я лежу и жду, две противотанковые гранаты со мной. Танк уже около моего окопа, нас отделяет всего метров десять. «Ну, – думаю, – подходящий момент». Я приподнялся, замахнулся, и первая граната полетела в цель. Раздался оглушительный взрыв, а когда рассеялась пыль, было видно, как из танка повалил дым. Машина качнулась и встала. Жар ударил мне в лицо – в танке начали рваться боеприпасы. Быстро отполз в траншею. Товарищи поздравили меня с победой.
…Приведённый эпизод – лишь одна маленькая иллюстрация событий, происходивших в те дни.
Во время похода мы не смогли изучить полностью боевой путь дивизии в этой операции, так как значительная часть действий велась на территории Румынии. Что касается пройденной части маршрута, то мы убедились, что пункты, называемые в книге «Ни шагу назад», не всегда точны. Как часто дивизия проходила несколько в стороне от перечисленных городов и сёл, только лишь задев флангом данный район. Нами были уточнены освобождаемые 69-ой стрелковой дивизией населённые пункты в районе Тального. Это Майданец, Тарасовка, Корсунка, в районе Завалья – Песчаное и Юрзовка. Иногда нам приходилось быть открывателями. Особенно сильные впечатления от работы в г. Оргееве Молдавской ССР. Там, в поселках Прогресс, Бологон, Киперчены и Суслены захоронено девяносто семь бойцов 69-ой дивизии. И, хотя в музее есть все их фамилии, в нём ничего не знали о самой дивизии. После нашего пребывания работники музея обещали навести справки, и попросили поделиться с ними материалами.
Украина… о войне здесь сейчас хранят память величественные мемориальные комплексы и, конечно, люди. Да, в сёлах стоят такие монументы, какие нечасто увидишь и в городах. Причём ставятся все они на средства колхозов. Но на этой земле и нельзя иначе.
В Каменечье нас восхитил бронзовый памятник Матери-Родины десятиметровой высоты и то, что на гранитных плитах рядом с фамилией погибшего имелась его фотография. Это само за себя говорит об огромной поисковой работе, проводимой здесь и бережно хранимой памяти о прошлом.
– А як же иначе, хлопці, – сказала нам у памятника учительница по истории из местной школы, – у меня батько тут є, и у нашего завуча, и у других…
А в Стеблёве, в селе на Черкасщине, мы посетили начало мемориального комплекса Корсунь-Шевченковской битвы – Кольцо. Это десятки обелисков, поставленные по всей линии окружения фашистской группировки. Здесь обелиск (возведенный в честь павших за это село, поля и перелески, окружающие его) действительно выполнен в виде кольца, напоминающего орудийный прибор наводчика. Тем более что в его окружности перед нами открывалась широкая низина, как бы сектор обстрела предполагаемого орудия. И чувствуешь невольное желание спуститься туда и увидеть хоть какой-нибудь след войны. А, может быть, вон там, в ручейке, лежит уже четвертое десятилетие ржавый штык трехлинейки или пустая лента ППШ. Но увы, наши ожидания не оправдались. Действительно, война всё дальше и дальше уходит от нас, следы её все больше стираются. И там, где шли ожесточенные бои, где даже после войны невозможно было пахать – сейчас огромные поля. Знаменитое Бойково поле, где были окружены остатки армии Манштейна, где и он сам нашел свою бесславную гибель.
Отказавшись от капитуляции, они ещё несколько дней продолжали бессмысленное сопротивление. Но за эти дни смогли принести горе и страдание в несколько украинских сел и деревень. Жители Шендерёвки рассказывали, как на площади собрали всех женщин и стариков и, загнав их в церковь, подожгли. А затем, накаченные шнапсом, получив дополнительное вооружение, колоннами уходили в сторону Байкова поля, чтобы дальше убивать…
И мы, спустя уже столько лет, шли по этой же дороге, правда, не в слякоть и не в снег, а в жаркий, хоть и сентябрьский, день с рюкзаками на плечах. Шли, чтобы только увидеть это поле. Когда нас подбросили на машине до того места, где был эпицентр событий, мы увидели, что «поле» – это только название. Там была необозримая равнина, сейчас уже разделенная лесополосами, посевами кукурузы и подсолнечника. Их ровные квадраты уходят далеко вдаль. Перед глазами встали картины документального фильма «Завершение Корсунь-Шевченковской операции»: разбитая техника и трупы гитлеровцев. Их было так много на этом поле, что, казалось, противоестественно самой природе, которая дает нам право на жизнь на земле. А сейчас тишина… Ветер колышет листья деревьев, посаженных около «Т-34», молчаливого свидетеля войны. Лица ребят стали строже. У каждого из нас было ощущение прикосновения к прошлому. Мы и они…
Для нас война – это уже далекое прошлое, а для тех, кто ее прошел – это вчерашнее, постоянно о себе напоминающее. И посещение братских могил, возложение цветов, минута молчания – это только маленькая часть той дани, которую мы воздаем, сражавшимся на этой войне. Нам стоит жить ради их памяти, потому что самое светлое в человеке – это память.
Автор Т. Камышникова
Встреча с олимпийским чемпионом.
Москва. Ясный день. Такими днями сентябрь баловал нечасто. Ласковое солнышко согревало наши счастливые беззаботные лица, поисковая группа в составе трёх человек шла на встречу с ветераном 69 дивизии Анатолием Ивановичем Парфеновым. Мы шли, ничего не зная о его боевом прошлом, о его настоящем. Шли, не подозревая, что идём к олимпийскому чемпиону. К условленному месту встречи, у школы, шел человек походкой бывалого матроса, вперевалочку, огромного роста и могучего телосложения
– Медведь!- шепотом восхитился Ваня, не подозревая с кем имеет дело.
Поняв суть нашего приезда, Анатолий Иванович начал рассказывать о войне. Беседовали мы исключительно по дороге, так как он торопился в исполком.
– На войне я танкистом был, – сказал Парфенов и засмеялся. – Что, непохоже? Я тоже сначала думал, что в танк не помещусь. А вот, пожалуйста, влез, да еще как! Выходит, начальству виднее было.
Но танкистом он стал позднее, а до этого был памятный апрель 43-го, когда 18-летнего Анатолия зачислили в 208 стрелковый полк 69 гвардейской дивизии.
– А почему вы так недолго прослужили в нашей дивизии?
– Пехотинцы из строя выбывали очень быстро, поэтому моё семимесячное пребывание в полку считать можно слишком затяжным. Пехота, друзья мои, это не танки. Постоянно в полный рост перед смертью. Товарищи мои на глазах гибли. А я вот живучим оказался, до Днепра дошел, форсировал его.
Лишь потом, при заполнении анкеты, выяснилось, что Анатолий Иванович за форсирование Днепра был награжден орденом Ленина.
– После ранения дивизию свою уже не догнал. Попал в девятый танковый корпус. На «Т-34-ке» своей до Берлина дошел. Там и день Победы встретил.
Мы присели на скамеечку, недалеко от станции метро «Речной вокзал».
– А чем Вы сейчас занимаетесь, Анатолий Иванович? На пенсии?
– Сейчас работаю тренером в обществе «Динамо». Сегодня в больнице был у ученика своего Балбошина Коли, выздоравливает, но пролежит еще, наверное, долго.
– У какого Коли? У олимпийского чемпиона?
И тут нас как осенило. Первым сориентировался Олег Северьянов:
– А вы, случайно, не тот Парфенов, что в Мельбурне…
– Да, в 56-ом году это было…
…Перед нами сидел «золотой» чемпион 16-ой Олимпиады. Сразу стало ясно, почему с нашим попутчиком здоровались все прохожие, часто называя его по имени-отчеству. Вот тебе и пенсионер!
– Во время войны мне прострелили руку, потом вторую, но ничего, тренировки свое дело сделали. Ранения не помешали мне выйти на ковер.
…Сейчас вот Колю Балбошина тренирую. Если бы не травма, может и стал бы он трехкратным олимпийским чемпионом. Чуть-чуть не добрал…
…Ну ладно, ребята, мне пора, еще нужно в исполком зайти, да и на тренировке меня ждут.
Мы попрощались. Анатолий Иванович исчез в людском потоке, оставив нас у скамейки наедине со своими мыслями. Сколько нужно человеку творческих сил и энергии, чтобы вот так, как он, столького добиться в жизни. Анатолий Иванович не просто работает тренером, но и ведет большую общественную работу. Воспитывать таких спортсменов, как Николай Балбошин, воспитывать сыновей и даже помогать нам, подрастающему поколению узнавать о войне – на все хватает сил и времени. И при этом остаться добродушным, скромным человеком. Да, нам повезло. Везет «Снежному десанту» на встречи с хорошими людьми.
Да разве можно иначе?..
Автор: Г.Николаева.
6 ЧАСОВ
Беседа с Натальей Васильевной Мартыновой началась со слов: «Ну что я могу вам рассказать? Ничего героического не совершила. Была всего-навсего заведующей аптекой дивизии. Самая прозаическая фронтовая биография. Да что обо мне, давайте лучше чаю попьем.»
А за чаем сам собой зашел разговор о прошлом. Война.
Курсы медсестер. В начале 42го попала в 120 стрелковую дивизию, в медссанроту при 539 стрелковом полку, формирование дивизии, первые учения – все это начиналось при ней. В это время обстановка была очень сложной: враг подходил к Сталинграду. В один из дней объявили о новых учениях, все готовились к маршу. Поскольку это были учения, индивидуальные пакеты не раздавались, аптеку оставили в тылу. Но Наталья Васильевна сердцем чувствовала – это будет не простой марш и решила выдать своему полку индивидуальные пакеты. И даже к пушке привязали ящик с медикаментами. Ним-то и получился казус, так как командир батарей и близко этот ящик видеть не хотел. Тогда Мартынова на свой риск сказала: «Это приказ командира полка». И так вышло, что комполка лично наблюдал за продвижением частей и заметил этот ящик. «Что это такое? Почему не доложили?»
- Это, товарищ командир, по вашему приказанию Мартынова из медсанроты подцепила.
И командиру полка Трубицыну ничего не оставалось, как вымолвить:
- Приказал одно, но нужно еще и доложить об исполнении.
/Трубицын был чудесный человек, один из немногих, кто в 1941 году получил орден Ленина за оборону Тулы с рабочим батальоном./
Но оправдываться перед ним не пришлось, потому что обстановка внезапно осложнилась.
23 августа немцы рассекли нашу оборону на две части и вышли к Волге. Был получен приказ сходу вступить в бой с задачей ликвидации образовавшегося коридора. Не отдыхая, после марша бойцы пошли в атаку в районе Белогривки. Любой бой не обходится без раненых, а тут, когда такие неравные силы, очень много наших полегло. И так получилось, что медицинскую помощь сумели оказать лишь в полку Трубицина, в остальных – медикаментов почти не было. Наташу Мартынову вызвали к командиру дивизии:
- Раз своих бойцов сумели обеспечить, оказать им первую помощь, принимайте аптеку дивзии.
В начале наотрез отказывалась, говорила, что все равно убежит в полк, но когда вышла в балку и увидела раненых, лежащих на земле, забыла про все. Одна мысль в голове была, как быстрее доставить сюда медикаменты с последнего места дислокации. А тут прилетел на самолете Член Военного Совета. Она бегом к летчику. Выяснила, куда летит и… упросила взять ее. Прилетела в тыл, а вгорячке про документы не подумала. Начальник тыла дивизии никаких заверений и слышать не хочет, без документа ничего не выдает. Тогда взорвалась Наташа, выхватила свой пистолетик, правда тот незаряженый был, и крикнула:
- Ты сидишь тут в тылу, а там на передовой солдаты гибнут без медицинской помощи: ни бинтов, ни хирургических инструментов, ни лекарств! Сейчас прострелю пузо, чтот тут отъел…
И в пылу не заметила, как в помещении установилась тишина. Сзади нее стоял офицер в накинутой плащ-палатке. Положил ей руку на плечо:
- Почему так шумим, девушка?
- А вам какое дело?!
Но выслушав причину, он тут же отдал приказ: выдать ей все, что считает нужным и довести на машинах до места назначения. Сам там был, видел, что творится. Лишь потом Наташа узнала, что это был тот самый Член Военного Совета, на самолете которого она и прилетела в тыл.
За этот день всем бойцам успели оказать первую медицинскую помощь, и на этих же машинах тяжелораненых отправили в армейский госпиталь. Правда, шесть машин, присланных из тыла, не хватило, поэтому пришлось еще и у танкистов выпросить. Рабочий день закончился далеко за полночь. Но именно с него и до самых последних дней войны она ведала аптекой, где ей не только приходилось получать медикаменты, но и очень много лекарств готовить самой. За ранеными тоже приходилось ухаживать, так как людей не хватало.
- Бывало и так
Скоро после этого памятного дня командиром стал Джахуа. Хоть человек южный, но спокойный, рассудительный, главное – каждого солдата старался по мере возможности беречь. Так перед его приходом долго не могли взять сопку. Тогда он выбрал семь людей вместо батальона, но самых отчаянных в дивизии. Сказал им:
– Ребята, посылаю почти на верную смерть, но другого выхода нет. Они ждут большой атаки, а мы их ночью тихонечко накроем.
Взяли, в основном действуя штыком и прикладом, да еще смогли удержать до подхода частей дивизии.
– Несколько раз, – вспоминала Наталья Васильевна, – я была в таких ситуациях, когда жизнь висела на волоске. В Молдавии однажды ехали по лесу на лошади, а на горе плантации спелого винограда. Есть хотелось ужасно. Решили с подругой взобраться, ягод попробовать. Но на полпути услышали сзади стрельбу. Оглянулись, а там немец в их сторону рукой показывает. А впереди целая группа фашистов со стороны винограда заходит, видимо, решили нас живьем взять. Растерялись, не знаем, что делать. А тот, что внизу стоял, в сторону показывает, куда уходить. Ну мы бегом вниз на лошадь, успели проскочить. А потом мы этого немца случайно нашли в лесу, около Ларги под Яссами, раненого в живот. Когда я склонилась над ним, он узнал, улыбнулся и сказал, что это свои его пристрелили. Хотели, но так и не смогли его спасти, умер в нашем медсанбате.
А раз ехали с шофером медсанбата Бабичем совсем близко от передовой, и, надо же, бензин кончился, машина встала. Где бензин брать – неизвестно, да и немцы близко. Вдруг из-под горки вышел немецкий офицер. Я к нему:
– Ком… бензин найн, – и показываю пальцем на машину.
Немец закивал головой, понял, ушел. Сидим, ждем, что же еще делать оставалось. Смотрим – тащит ведро. Заправились, поблагодарили, поехали.
III. ВСТРЕЧА
… В Молдавии пришлось и с бандеровцами столкнуться. Приехали в одно из сел. Я выбрала под аптеку хороший крепкий дом на горке, из-за него даже пришлось поспорить со штабным начальством.
Прошло несколько дней. Однажды ночью вызвали меня к командиру полка. В соседнем полку срочно нужны были медикаменты. Надо ехать. Но ночью без сопровождения ездить было очень опасно. Уже несколько офицеров дивизии было убито бандеровцами. Но я подумала: «Звание у меня небольшое, младший лейтенант, и работник медслужбы, все-таки немца спасали – авось и тут не пропаду.» А шофер медсанбата Сахно говорит: «Раз с Наташей, то поеду.» Ехали вначале полем, а потом начался лес, и, честно признаться, жутковато стало. Тут как по заказу внезапно из темноты – вооруженные люди и окрик: «Фары гаси и вылезай!» Глядя на них, у меня такая ненависть вскипела, что подступила я к тому, что стоял впереди всех и прямо в лицо ему бросила:
– Мы кровь на эту землю проливаем, а вы… Еще хуже фашистов – те хоть постоянно на одно лицо, вы же – своих убиваете, фашистские прислужники!..
Вдруг, неожиданно для себя услышала знакомый голос: «Отпустите ее, это врач.» По-молдавски еще что-то сказал главарю и тот смилостивился: «Езжайте». Так мы были спасены.
Но, вернувшись на следующий день в село, я долго вспоминала всех, кого видела в последнее время и когда могла услышать этот голос. Перед глазами случайно встал эпизод, как два дня назад ко мне в слезах пришла женщина. Тяжело заболел ребенок, умоляла помочь. Быстро вскочила, пошла к ним. В избе увидела ее мужа, это был он. При виде меня он разволновался. Попросила оставить вдвоем, села напротив:
– Это ты был сегодня ночью в лесу?
– Я…
– Как же так, днем тут сидите, смирно вроде, а ночью по лесам, убивать?
– Если бы не пошел, свои бы и прикончили.
Выяснилось, что в селе орудует целая банда. Главарь же прячется в том самом доме, где я расположилась с аптекой. Рассказав, он просил не выдавать, боялся, сказал, что таким образом, как меня, еще нескольких спас, кого знал.
Сообщив обо всем в оперотдел полка, сама стала наблюдать за хозяйкой дома. Заметила, что та с кринкой каждое утро поднимается по лестнице на чердак. Но как взять его вооруженного? Тогда придумали так. Наш офицер, переодевшись полез с кринкой на чердак, а когда тот взялся за кринку, выволок его за руку. Внизу уже были наготове. Тот от неожиданности даже не успел оказать сопротивление. Позже и остальных взяли.
IV. ВЕНГРИЯ
Очень тяжело было под Балатоном, около Шеенгарда. Дивизия была почти окружена. Причемфашисты предприняли наступление с тыла, со стороны госпиталей, показав при этом все, на что они способны. Много погибло тогда наших бойцов и врачей. Перед дивизией стояла задача выйти из этого кольца. Встал вопрос, как быть с тяжелоранеными. Меня вызвали в штаб.
– Наташа, останешься здесь с аптекой и ранеными. Потом пришлем машину.
Когда наши ушли, я занялась упаковкой медикаментов. Из подвала усадьбы, где находились раненые, пришла заплаканная Катюша Титова:
– Настроение у раненых плохое, говорят, что их бросили…
Пошла сама:
– Чего расхныкались, кто вас бросил, если мы тут с вами?
Они воспрянули с духом. Раз Наташа здесь – не пропадем.
Спустя некоторое время пришла машина. Шофер Сахно проскочил через вражеский заград-отряд. То были «тигры» в лесу. Мы погрузили все втроем буквально за 15 минут – это все оборудование, да еще раненых сверху привязали. И опять мимо этих же «тигров». Сахно был уже настолько опытен, что с ювелирной точностью вел машину под взрывами снарядов. Когда еще раз собирался за ранеными, ему сказали: «на верную смерть едешь». Он ответил: «Посмотрим»…
Когда Наталья Васильевна показывала фотографии военных лет, то в руки взяла металлический медальон:
– А это единственное, что осталось у меня на память от любимого человека.
В медальоне были две фотографии. Ее и его, сделанные им самим. Он погиб в 44-ом, под Яссами. До сих пор она одна. Но нас поразило другое. Несмотря на одиночество и постоянные болезни (следы боевого прошлого), она неравнодушна ко всему происходящему вокруг нее. И для своих друзей она все та же Наташа, с которой не пропадешь, а для нас – очень приветливый, добрый, удивительно гостеприимный человек.
Эти шесть часов, проведенные у нее, как бы одарили нас светом и теплотой.
Автор: Т. Камышникова.
В Гайвороне
В ожидании командира Володи Ермакова и комиссара Тани Камышниковой, которые сейчас в райкоме, брожу около школы. А рядом, на асфальте рисуют дети. Рисунки, рисунки, и ни одного о войне. Это хорошо.
– А вы знаете, – обращаюсь я к ним, – что за освобождение вашего городка шли сильные бои?
Ребята отрицательно качают головами. Я начинаю рассказывать им о войне. И чем больше говорю о десанте, о Казанском университете, тем внимательнее они меня слушают. И в глазах мальчишек, только что занятых своими мирными заботами, я вижу их бегущими в атаку, лежащими за пулеметом.
Неожиданно появляются Володя и Татьяна.
– Ты и Женя сейчас пойдете к Василию Марковичу Болюку, ветерану 69 дивизии, – говорит Татьяна, еще не успев перевести дух.
И все, уже сидя в автобусе, который мы долго ждали, вспоминают все наставления Володи Ермакова. А за окном уже сгущаются сумерки, и дорога кажется бесконечной. Устали. От огромного рюкзака, снятого лишь недавно, ноет спина. Впереди сидит мужчина в шляпе, наверное, едет с работы, и мне думается: «Хорошо, если бы он знал, где улица Комсомольская и самого Василия Марковича. Но ведь чудес на свете не бывает…» Снова смотрю в окно пыльного «пазика» на хатки, которые проплывают мимо, сады. Решила все-таки спросить у мужчины, не знает ли он улицы Комсомольской? Оказалось, что знает. Не только улицу, но и самого Болюка! Ну, кто теперь скажет, что чудес на свете не бывает.
Вот дом номер семнадцать. Во дворе встретили пожилого мужчину. «Я – Болюк», – представился он, глядя на нас спокойными голубыми глазами. Улыбнулся, пригласил в дом.
Взяв в руки карандаши, внимательно слушаем Василия Марковича. Он рассказывает о том, как девятнадцатилетним парнишкой его забрали на фронт, как по солдатским дорогам он прошагал от родной Кедросеевки до Вены.
В жизни у каждого из нас есть первый урок, первый шаг, то есть такой день, который запоминается навсегда. Таким для Василия Марковича был первый бой. Первый бой при участии в Ясско-Кишиневской операции. Василий Маркович вспоминает, что наступление наших войск началось с двухчасовой артподготовки. Командиров не слышали, а понимали по губам. Этот кромешный грохот орудий навсегда запомнился Балюку. Эпизод за эпизодом фронтовой жизни вспоминает Василий Маркович.
«Еще один из запомнившихся боев под озером Балатон», – говорит он… Один за другим, из сгущающихся сумерек выползают немецкие танки. И кажется, что поток этих железных чудовищ нескончаем… Но горят немецкие танки. А когда бой утих, на поле осталось 36 немецких танков, как тридцать шесть сожженных хат. Немцы отступали, яростно сопротивляясь, по пояс в воде. А расстояние между нашими, которые с трудом передвигались, утопая в илистом дне озера Балатон, и фашистами было 150 метров… Под озером Балатон Василий Маркович был ранен в третий раз и отправлен в госпиталь.
День победы он встретил в Вене. Этот праздник был радостен и печален. Василий Маркович вздыхает. «Я всегда об этом вспоминаю…» И мы слышим о том, как три друга, одетые в парадную форму, собираются идти гулять по Вене, но у всех нет обеих рук.
… В комнате тихо. Широко раскрыв глаза, слушает деда внучка Ирина, вздыхает жена Ганя Арсеньевна, у нее 9 мая погиб брат. Василий Маркович очень скромный человек, рассказывая о войне, он ничего почти не говорит о себе, но через эти рассказы мы узнаем о нем все больше и больше. Я чувствую, что нить между нами завязалась. И ловлю себя на мысли, что смотрю на него, как смотрели на меня дети. И уже мы говорим об урожае, о «Снежном десанте», о Казанском университете. Глаза Василия Марковича потеплели, не сходит с лица Ганы Арсеньевны добрая улыбка.
Автор: А.Бикмаева
Винтики войны
Наконец-то осуществилась наша мечта – мы в Одессе. Широкие тротуары, множество людей, кругом бескозырки, влажный воздух, идущий от морского прибоя. Это Одесса! Корабли у причала. Море. Мы идем, чуть пьяные, глотая аромат соленого воздуха.
К Петру Михайловичу Королю мы пошли, когда на море сияли палубы кораблей. Совершенно незаметно на город опустился вечер. Король оказался прекрасно сведущим в боевом пути дивизии. Он прошел с ней вначале, как политработник, а затем заместителем командира полка по политчасти до конца пути.
С самого начала разговора мы почувствовали, что Петр Михайлович кадровый военный: язык лаконичный, строгий. Предчувствие нас не обмануло – стаж его военной службы с 1939 года по 1969. Он начал рядовым и дошел до полковника. После войны, проходя службу в Вене, а затем в Венгрии, он был награжден знаком «Золотого венка» за укрепление советско-венгерской дружбы.
Петр Михайлович принес большую книгу, форматом с энциклопедию, в которой говорилось о 4-ой гвардейской армии. Она вышла еще в 1946 году и содержит столько фотографий и схем, столько материала о 69-ой дивизии, что мы удивились. Ценность книги в том, что она писалась по свежим следам, когда были живы многие из тех людей, о ком в ней говорится. Буквально за два часа беседы Петр Михайлович как пролистнул страницы боевого пути 69 гвардейской стрелковой дивизии. Он рассказал нам, как после формирования дивизии в Казани ее перебросили в Саратовскую область, где доукомплектовали личным составом и вооружили. В июне дивизию посетил член ГКО[Государственного комитета обороны] Маршалл Советского Союза К. Е. Ворошилов. Он с группой офицеров и генералов проверил готовность дивизии, ее сплоченность и боеспособность. Свою речь он закончил пророческими словами: «Мы все направили на фронт. Вы должны учесть и исправить имеющиеся недостатки. Если сделаете это, то будете гвардейцами».
В дни, когда фашистские войска в районе Рынок вышли к Волге, командование ввело в бой 120 стрелковую дивизию. Это было на участке северо-западнее Сталинграда в районе Ерзовки. И хотя дивизия, как и вся 66 армия, не смогла прорвать оборону немцев и окружить их у Волги, наши уступали противнику в силах, но своими действиями оттягивали значительные силы врага из сталинградской группировки. Дивизия отлично проявила себя при наступлении 19 ноября. Об этом свидетельствует, например, телефонный разговор между командиром дивизии и командармом:
Командарм: Джахуа, когда вы начнете наступление?
Джахуа: Уже начал.
Командарм: Есть ли успехи?
Джахуа: Есть, небольшие.
Командарм: Надеетесь взять лагерь Ворошилова?
Джахуа: Я говорю с вами из лагеря Ворошилова.
Командарм: Вы шутите, или говорите правду?
Джахуа: Конечно, правду. Мои части взяли разъезд Прудой, подсобное хозяйство сейчас идут на Карповку. Какие будут указания?
Командарм: Поздравляю, продолжайте наступать. Все вас поддержат. Сообщу о ваших успехах выше.
В те дни в бою за Старый Рогачик мужество и отвагу проявили лейтенант Кришин, сержант Алексеев, пулеметчик Гордеев.
Они втроем смело напали на сильный заслон, выставленный немцами на этом участке. У батареи шестиствольных минометов находилось до 30 немцев. Гордеев полоснул длинной пулеметной очередью. Фрицы попрятались. Но и батарея продолжала вести огонь. Тогда смельчаки предприняли дерзкое решение: захватить эту батарею. Сделав вид, что отступают, они обогнули кустарник, спустились незаметно в лощину и поползли по глубокому снегу в обход. Прошел час, и вот пулемет и два автомата неожиданно ударили с тыла. Гитлеровцы разбежались. Так втроем захватили 6 минометов.
После завершения Сталинградской битвы 7 февраля 1943 года дивизии присвоили звание Гвардейской. Она стала 69-й.
После участия в одной из крупнейшей операций войны – Курской дуги, наша дивизия вышла к Днепру. Причем, мне повезло, освобожденная Градижск, в котором до 1939 г. работал инструктором школ, и где осталась моя семья, я нашел ее. Жена и сынишка были живы.
То, что я работал там до войны, и меня там знали, помогло нам при переправе Днепра. На митинге, посвященного освобождению города, я обратился с просьбой помочь нам с подручными средствами. И, несмотря на то, что немцы, казалось бы, при отходе, уничтожили все лодки, рыбаки передали дивизии 10 лодок. Кроме того они собрали бревна, бочки. Разведчики сумели на том берегу Днепра взять и доставить «языка». Немец показал, что 320 немецкая дивизия ожидает подхода еще и танковой дивизии. После получения этих данных было ускорено форсирование. Нам удалось захватить плацдарм в 800 метров шириной. Вскоре подошла и 11-я танковая дивизия. При совместной атаке они решили сбросить нас в воду. Но смогли продвинуться на 400 метров, дальше солдаты стояли намертво. С подходом свежих сил наступление возобновилось. Мы, опрокинув немецкую оборону, вышли в сторону района Шполы, Звенигородки.
До начала ликвидации Корсунь-Шевченковского котла разведчики нашей дивизии также отличились – вдвоем сели на санки, запряженные лошадьми и к немцам с горы. А там до передовой рукой подать. Те не стреляют – думают сдаваться. Они доехали до первой траншеи, выхватили двух немецких солдат и на полном скаку назад. Те даже стрельбу поднять не успели. А благодаря этим немцам выяснили, что на данном участке оборона слабая. Предпринятая разведка боем подтвердила – в прорыв вошли другие полки дивизии. Дивизия наступала, имея оголенные фланги. Джахуа связался с командиром армии и доложил обстановку. В результате было принято решение о досрочном наступлении. И все же 204 стрелковый полк, находившийся впереди остальных частей, около села Каштановка был окружен. Выручили танкисты 5 Т.А. Ротмистрова, бойцов, как десант, посадили на танки и вместе освобождали Шполу, Звенигородку. За это дивизия получила почетное звание Звенигородской.
Тяжелые бои были в Вене. Командир полка был ранен. Командование полком я принял на себя. Вместе с полком захватили 240 кварталов города. После чего меня наградили орденом Александра Невского.
…После окончания войны мне посчастливилось участвовать в параде Победы, а затем присутствовать на торжественном приеме в Георгиевском зале. Лично видел всех прославленных наших командующих фронтами и различными боевыми соединениями. Сильнейшее впечатление произвел Сталин, в памяти остался его тост: «Давайте выпьем за винтики войны, имя которых – мильон, за их чины небольшие и награды немногие: за солдат!»
Автор: Е. Чигвинцев
ЦВЕТА ПАМЯТИ
Села, села, села…
Сколько их на нашем пути. Сколько чудесных людей, неба, дали.
Сколько километров, надежд, и усталости.
Сколько обелисков…
Украина.
Село Лощевое прилепилось слева дороги на Умань. Начало дня, солнце. По дороге, мощенной булыжником, медленно грохочет телега в две лошади. Загорелые женщины, насмешливо переговариваясь, смотрят, как подскакивает на мешках девушка в штанах и хлопец с огромной кожаной сумкой. Неужели мы? «Красиво у вас!» – говорю я(/ибо это действительно я). «Гарно?» – женщина с недоумением оглядывается. – Та це ж весной дюже гарно.»
…Телега катится по пыльной дороге мимо старой мельницы, по приземистому мосту, что навис над наполовину пересохшим ручьем, низкими деревьями, цепко поднимающимися в гору.
– Весной це ж цвете усе.
– А сельсовет где у вас?
– Та в гору. Як до обелиску дойдете, так рядом. А мы зараз вливо.
– Добре,- это Ваня демонстрирует знание языка.
– А чого вам треба в сельсовети?
– С ветераном войны хотим встретиться. Москаленко Андрий, может, знаете?
– А як же, бачив! Це ж Андриан Максимович, мабуть. Ну, помогай вам бог! – пожилой возчик трогает задремавших было лошадей.
Мы на ходу соскакиваем с телеги, машем рукой: «Спасибо!»
Вот он, обелиск, на самой вершине горы. Влево тянется под гору село( «Длинное! – «Большое!» – поправляет Ваня), прямо внизу пруд, далеко вокруг зеленая равнина с желтыми вкраплениями наметов. Большая топографическая карта, на которой главный ориентир – вот этот оштукатуренный обелиск с именами погибших сельчан.
– Андриан Москаленко? Е, е, вин у нас працуе. Не кажу, ветеран вин, чи нет, но по вику може – вин вид 1911 року. Тут недалече живе. – женщина из сельсовета аккуратно положила справочную книгу на полку и проводила нас до угла. – Вот сюда вам. Заходьте до нас, як шо треба буде.
Опрятная беленая хата, полуогороженная плетнем. Андриан Максимович чуть настороженно приподнялся с завалинки. «Он, чует мое сердце, он!» – Ваня затеребил меня за рукав.
– Здравствуйте, мы, наверное, к вам, Андриан Максимович? Вы служили в 69 гвардейской дивизии?
– Да, то я. А вы откуда?
Так началась наша встреча с Москаленко. Так начался день удивительных открытий, ибо самое удивительное – когда открывается тебе человек. Вот сидит он напротив тебя, весь – память и напоминание о той, Священной, и нескоро и непросто рассказывает о пережитом, как попали в дивизию мобилизованные тальновцы:
– Знамя було, а народу не було, це дивизия перед Яссо-Кишиневом, перед пополнением.
Отвечает на наши вопросы, стесняясь говорить о себе.
– Ну, то вам неинтересно.
Самое главное – и самое трудное – убедить человека в том, что его личные беды и радости – его жизнь – кому-то еще глубоко интересны. И тогда оказывается, что сидящий напротив человек воевал в 41-м, был в плену и снова воевал.
… Рано утром немцы захватили мост через Сулу, речку в Полтавской области. Паника охватила всех.
Андриан Москаленко и его командир взвода Павел Гайдук ушли в деревню. Скоро и ее захватили гитлеровцы. Всем непрописанным приказано явиться в комендатуру. Москаленко и Гайдук решили во что бы то ни стало прорываться к своим.
…. Стоп! Почему война? Что такое «пробиться к своим»? разве все вокруг не свои? Вокруг так прекрасно и мирно: хата, крытая соломой, плетеная изгородь, дворняга, внимательно, наклонив на бок голову, смотрела на нас желтыми глазами. Вдруг – осторожный щелчок, ещё, ещё… но это Ваня переводит затвор камеры.
В Лубнях Гайдука и Москаленко догнала немецкая машина. Их схватили и бросили в ее темное, душное нутро. Там были уже люди. Привезли их в лагерь для военнопленных в Пирятино. 24 дня пробыли здесь. Потом их, переодетых в штатское, выпустили, а девять человек из Лощевого – непереодетые – остались. Потом и они появились в селе – все девять. Оказалось, что в лагере работал тальновский подпольник.
– Хиба ж теперь дознаешься, кто вин бул, – пожимает плечами Андриан Максимович.
Помолчали, думая о своем: Москаленко, наверное, о том неизвестном спасителе – жив ли? – а мы – об этом человеке с загорелым крестьянским лицом, в котором живут все люди, когда-то погибавшие с ним и за него. И за нас, конечно.
Украина… Богатая и щедрая на людей земля.
Рядом, смущая нас, давно стоит старая женщина. Сложила руки на животе, молчит, внимательно слушает. Когда спрашиваем: «Немцы стояли у вас в селе?», она вся задвигалась – руки, морщины на небольшом, темном (иконный темноты)/ лице.
– Ни, воны не стояли, ни! Приизжали до нас…
… Немцы в селе не стояли. Были короткими наездами. А в промежутках между этими наездами была тишина. Тишина, какая и теперь стоит на селе днем. Тишина, в которой и теперь боимся услышать не заглушенный хозяйский рев фашистских машин.
Когда же село наполнялось этим чуждым шумом, Андриан (как все молодые мужчины) прятался в скирде соломы, чтоб не нашли, не угнали с родины.
… – Вин прятався у скирди, шоб не вгнали. Маленька тка дырочка була, заваленна, то як вытягать його начали после немцев – гадали, вин вже помре.
– Да, то було. А угоняли с нашого села богато, куда… – Андриан Максимович отворачивается от жены и неопределенно смотрит вдаль дороги. Невольно оборачиваюсь – туда, на Умань, угоняли.
А женщина уже не властна над воспоминаниями. Они разрознены, эти воспоминания, как несвязные ниточкой бусины. Вот если б собрать!.. и женщина пытается. И пространство памяти, имя которому – война, в придачу к цвету приобретает форму, вкус (горько-солоноватый). Женщина плачет, скупо, трудно.
Возьмите густых масляный красок, нарисуйте яркий весенний день, поле за околицей украинского села(босые ноги колет жнивье)/. Прибавьте прозрачность густого воздуха, теплоту земли. Прибавьте тишину(когда говорят пушки, птицы молчат). Память имеет цвет апрельского утра.
Отступая, фашисты согнали всех жителей села в поле, хотели расстрелять.
– Воны нас усих согнали, расстрелять хотели. И я там, с детьми, була, – женщина умолкает, а руки все перебирают складки фартука. – Да не успели, тут наши подходити начали. Тут мы уси поразбежались – кто у стоги, кто на село.
Чего стоят им эти воспоминания? Волнуясь, пояти кричит – быстро, по-украински – женщина, молчит, не глядя на нас, Андриан Максимович.
– А дети-то у вас есть?
– Да, е. – неожиданная улыбка. – Е! Да большие уже, разихались. Вот мы с женою…
– А школьники бывают?
– Ни.
– А кто-нибудь из вашей дивизии в Лощевом живет?
– Да, е, богато. Вот Качан Гаврила, да вин знае еще.
– Переглядываемся с Ваней – встречи только начались.
– Ну, спасибо вам большое, до свидания, здоровья вам много-много!
– Да здоровье е…
– Ни, вы його не слухайте, радикулит у него е, да разно…
– Да ничого…
– Спасибо, дыти… Спасибо, – почему-то говорит женщина, – доброго пути!
Мы выходим на дорогу. Выдыхаем одновременно – дорога сегодня будет долгой. Впереди – пустая улица. Там, где она сужается и уходит под гору, возникает не слыханный звук танковых моторов.
Автор: М. Юдкевич.
ОТЕЦ
– Называется оно «К тебе». Девушка эта – Люба Панасюк, до войны работала пионервожатой в школе, все время с детьми… А письмо к ее отцу попало уже после войны. Передал его человек, которого она любила, к кому обращалась в этом стихотворении, передал, потому что для отца – это память… умерла она в 44м, в феврале. В неполных двадцать лет. Вот так, отец. – Игорь замолчал.
– Читай, сынок. Из нашей деревни тоже молодежь угоняли: и парней, и девчат. Тоже многие не вернулись. Читай, сынок.
-Называется оно «К тебе».
Любимый мой, пора моя настала.
В последний раз я карандаш беру.
К кому б моя записка не попала,
Она к тебе писалась одному.
Прости, родной, любимую веснянку.
Уж нам не петь весенний месяц май.
Теперь споем, как юну киевлянку
Ведут в неволю, в чужеземный край.
Теперь споем, как завтра утром рано
Ее пошлют по скорбному пути…
Прости, родной, прости свою кохану,
Прости за все, но только отомсти!
Ты звал меня своею нареченной.
Счастливой свадьбы ожидала я.
Теперь меня назвали обреченной,
Лихое лихо дали мне в мужья.
Игорь вздохнул, посмотрел на «отца». Тот глядел перед собой, казалось, думал о чем-то своем, ничего вокруг не замечая, не слыша. В середине вагона кто-то громко закашлялся, и снова только стук колес да полутемный вагон, в котором, кроме них двоих, мало кто не спит.
– Читай, чуть слышно – сказал «отец».
Прости за все, что может дать рабыне
Чугунная немецкая земля!
Быть может, на какой-нибудь осине
Готова для меня уже петля.
Быть может, мне валяться под откосом
С разбитой грудью у чужих дорог.
И по моим по золотистым косам
Пройдет немецкий кованый сапог.
Услышь меня за дальними лесами!
Освободи из рук палачей!
Письмо писала я тебе слезами
Печалью запечатала своей.
Рука проходившего мимо проводника чуть коснулась плеча. Игорь посмотрел ему вслед и повернулся к «отцу».
– Горе… Сколько же его было! Вспоминать тяжело, а помнить надо. Пропади она пропадом, эта война! Сколько зла она принесла. Сколько людей погибло. Жалко… Всех жалко… А я… Вроде повезло, целый вернулся, а вот теперь тоже инвалид.
– Случилось что? В аварию попали? – спросил Игорь.
– Нога отказала. Восьмой год уже маюсь. Ведь я в войну в госпиталях подолгу не разлеживался. Чуть зажило – воевать торопишься. А нога… Мне под Поркалаутом, город есть такой в Финляндии, штыком в нее саданули, а через столько лет взяло да сказалось. Отказалась проклятая! И чего только со мной не делали! По полгода в больницах койки пролеживал, все зря. Говорят, циркуляция крови в ноги нарушена. Сейчас туда только двадцать процентов крови поступает от того, что положено. Потом вовсе худо стало: полступни отрезали. Отрезали, а рана заживает плохо: то вроде затянется, а то вдруг кровища пойдет. Вот климат посоветовали сменить. На Украине теперь живу. А дети в Калуге остались.
– Детей-то много?
– Хватает, – «отец» неожиданно улыбнулся. – Три дочери, два сына. Все в Калуге. Старшая учительница в школе, две пока еще в институте, сыновья – в школе пока: один в десятом, другой в восьмом. Эх, сынок. Они, когда помладше были, из своей школы товарищей приводили, следопытов. Соберутся, скворцы, вокруг меня стайкой и про войну слушают. А я им рассказываю. Не все, конечно, сам понимаешь. Они все ж таки дети… Кончу рассказывать, а они спрашивают: «Дядя Миша, а как же вы живой остались?» А что им ответить? Сам я не знаю как. Повезло… Да, а еще я им осколки, что во мне сидят, трогать давал, и трогали они ручонками своими. И здесь вот, в шее, и в черепе вот тут один застрял. И ты потрогай, если не веришь. Трогай, не бойся, вот он.
– Досталось тебе, отец.
– Не мне одному, сынок. Я-то все-таки живой пришел. И сейчас, хоть инвалид, а живу. Живу, понимаешь. – он снова задумался о чем-то своем.
– Понимаю, отец.
Каких-то пять часов назад они друг друга не знали.
Ровно в девятнадцать ноль-ноль поезд тронулся, и еще одна станция стала уплывать в рано наступившую темноту октябрьского вечера. Последним из новых пассажиров в вагон вошел уже немолодой мужчина невысокого роста. Он сильно хромал, двигался по проходу, то опираясь на палку, то хватаясь свободной рукой за полки, а в правой руке тащил внушительных размеров чемодан.
– Давай помогу, отец. – предложил тогда Игорь.
– Зачем это? Не надо. Сам справлюсь, – почти сердито посмотрел он. – Ну, да, вот оно, место-то мое.
– Соседями будем, значит.
– Ну да. Эх-хо – он попытался забросить чемодан на третью полку (внизу места не нашлось), но одному это сделать не удалось.
– Тяжелый, черт. – заметил Игорь, помогая.
– Ну, да. – согласился с ним мужчина и двинулся в сторону тамбура.
– Эй, отец, ты куда?
– Дак я не все вещи-то принес. Осталось там кой-чего.
– Может, помочь всё-таки?
– Ну, помоги, если хочешь.
И они пошли за вещами.
– Ого! – удивился Игорь, выйдя в тамбур и увидев то, что осталось перенести. – Ну тебя и нагрузили, отец. Куда тебе столько?
– Не на базар еду – к детям родным. Свое все, домашнее, чего ж не отвезти. Там встретят, здесь проводили.
– Ну, да, – согласился Игорь.
Они перенесли вещи, и каждый занялся своими делами.
Разговорились, когда люди в вагоне стали укладываться спать.
– «Снежный десант»? Не слышал. А чем занимаетесь-то?
Игорь объяснил, ни длинно, ни коротко: в общем, как сумел.
– Гляди-ка! Молодцы. Доброе дело делаете, нужное. Я ведь тоже воевал, только на Балтике. Ты в Ленинграде бывал?
– Жил, пару дней.
– Ну, если ещё раз будешь, то сходи, «щуку» нашу посмотри.
– Кого?
– Лодку подводную, говорю. Она рядом с линкором «Октябрьская революция» стоит. Как память их оставили, о нашем брате память. Там и мою фамилию можешь увидеть. Сходи.
– Так ты подводником был, отец?
– Ну, да. По специальности был моторист-дизелист.
– Транспорты, наверное, топили?
– Ну, да. Само собой. Да и на суше повоевать пришлось. Ты про три процента слышал?
– Нет.
– Ну, это у нас с подлодок по три процента от личного состава брали, когда требовалось. Больше-то людей не возьмешь. На подлодке все при деле, каждый человек – специалист. Но все ж брали, когда надо. Группы у нас были диверсионные. Мы и в разведку ходили, и воевали. Пехота, она с берега немца чешет, а мы его – с моря. Помню, в 42м автоматы к нам привезли, так ребята сказали: «Отдайте автомат Гусю, – это мне, значит, – он у нас самый маленький, ему тяжелей. А мы и ножами отобьемся, если что». Берегли меня. А с автоматом полегче было. Ну, да.
– А воевать где кончили?
– Да в Восточной Пруссии. Пиллау, крепость была такая, может, слышал?
-Слышал. У нас прошлый поход как раз по Калининградской области проходил.
– Ну да. Это сейчас Калининградская, а тогда Пруссия была.
– А Пиллау? Штурм тяжелый был?
– Да на войне легких не бывает. Кенигсберг взяли в начале апреля, а Пиллау только в мае. В апреле сунулись мы туда с группой, в разведку, да чуть ушли. Меня ребята унесли. На мину напоролся, «лягушкой» ее у нас звали, может слышал? Она подпрыгивает и на уровне груди рвется, а осколки все в живот да в грудь. А раз я маленький, то мне в лицо все, да в шею. Повезло… Ну, да. А уж в мае мы их взяли в оборот. Сопротивлялись они отчаянно, но ничего. Сдавались они потом дружно: и офицеры, и эсэсовцы, и солдаты. Жить захотели, вояки! – он повеселел, стал рассказывать подробнее о штурме. Игорь слушал. Потом пришел его черед, и уже он рассказывал о прошедшем походе по Украине и Молдавии. У каждого из десантников в этом походе был свой, наиболее памятный, наиболее взволновавший его случай. Был и у Игоря. Он рассказал «отцу» о Любе Панасюк из украинского села Ольховец, о ее последнем письме из фашистской неволи. Говорили они долго, по душам, под стук колес в полутемном вагоне. И вдруг…
– Лишь бы здоровья! Эх, ничего больше не надо! Ничего, кроме здоровья не надо! Слышишь, сынок? – голос «отца» задрожал, глаза его остались сухими, но в них горела боль. – Ведь у меня и пенсия персональная, и машина, все у меня есть. Мне бы здоровья! Ведь я шофер! Я в рейсы ездил по всему Союзу! А теперь инвалид… Лишь бы здоровья… Слышишь?
– Слышу, отец. – ответил Игорь. – Не расстраивайся ты так, не надо.
– Тяжело, сынок. Тяжело осознавать, что так и будешь все оставшуюся жизнь с палкой по земле ходить. Ковылять по ней! Эх, нелегко это!
– Нелегко, отец. – кивнул, соглашаясь, Игорь. Конечно, надо было сказать хоть что-то еще, но что? Надо успокоить, но как? Нужных слов не нашлось. Только жалость, только сознание собственного бессилия помочь этому человеку ворошили душу. Что сказать? Что сказать? Что?!
– Отец… Отец, не надо. Ты послушай… Ведь это… Это ради нас… ради детей твоих. Ради счастья нашего, понимаешь…
– Ну, да. – согласился тот тихо. – Только это душу и радует. Люблю я на вас смотреть, на молодых. Счастливые вы…
– Ну, да! Счастливые, отец! Благодаря вам счастливые! Ну, да!
– Ну, вот. Занудакал тоже. – «отец» улыбнулся. – А в Ленинграде будешь – сходи все-таки, посмотри «щуку» нашу. Сходишь?
– Схожу, отец. А как звать-то тебя?
– Запиши. Там и найдешь ее, фамилию мою. Нечаев Михаил Александрович.
– Александрович? – переспросил Игорь, записывая.
– Ну, да.
Только ночь. Только стук колес. Только проводник не спит из всего вагона.
Автор: В.Ерхов
ВСЕГДА НАЧЕКУ
Старенький, уютный спортзал украинской средней школы. Ты стал как бы светлее и просторнее, когда на твоем слегка разбитом пороге показались чуть усталые, но такие милые и любопытные лица десантников…
Да, тебе, старичок, было и невдомек, что на два дня твои стены станут нашими стенами, а твоя крыша станет нашей крышей, что волжский голос будет звонко звучать под твоими сводами, разбивая своими могучими волнами устоявшийся здесь украинский говорок. Мы были счастливы и не скрывали этого. Счастливы оттого, что ты нам достался очень легко в отличие от своих собратьев. Счастливы, что полчаса назад дали хороший концерт, взбудоражив молодежь городка. А главное, счастливы оттого, что все опять были вместе.
Вот такие радостные мысли заполняли мою голову, которую скоро надо было «класть на плаху», или что в переводе означает – быть главным виновником и подсудимым на десантном суде под кодовым названием «именины». И вот я сидел и глупо глазел по сторонам, а бедная моя головушка и не подозревала, что против нее (да в общем-то и против меня всего) готовился заговор. Галочка Николаевна, по словам многих, «съевшая на этом собаку», загадочным взором окинула облупившиеся стены. Мигнув три раза правым глазом, а затем, не останавливаясь, три раза левым, она бесшумно скрылась в дверях спортзала. И опять, старичок, ты не понял, какие тучи сгущались над нами обоими. А так называемая «группа быстрого реагирования» в составе общественных насмешников Ерика и мишки Черепа, профессионального убийцы Ермака (не знаю, каким образом ему удалось присвоить это честное имя), рыжено фотошпиона со странной шотландской фамилией Дубль и двух долговязых телохранителей атаманши: джазиста-бандуриста Чиля и некой темной-темной личности, долго скрывавшей свое настоящее происхождение, Сабирзянова, по кличке «начшкафа», покинули зал, не предвещая ничего доброго. Итак, мое сердце, как метроном, отстукивало, быть может, последние удары, а всем вокруг не было никакого дела до этого. Все делали вид, что занимались своими делами: говорили о чем-то другом (зубы мне заговаривали), а на самом деле готовились к этим, как их, «именинам». Я, конечно, делал вид, что совершенно спокоен, но даже приход и полное сочувствие местного населения не могли унять дрожь моего правого уха – вестника всех моих тревог. Один комиссар, как бы понимая меня, часто жаловался на тик правого глаза. Наступала ночь. Я уже боялся выходить за твой порог, старичок, но меня силком выгоняли к этому, как его, умывальнику. Если б ты знал с каким ужасом, закрыв голову руками, я пробегал мимо лестницы, бегущей на второй этаж, откуда раздавались приглушенные голоса распоясавшихся этих, как их, черт возьми, не то тимуровцев, не то бандеровцев. Но вот, наконец, кто-то незнакомый показался в дверях спортзала. Тс – с – с. Меня не проведешь! Фото дубль (о господи, я кажется, от страха начал путать слова), я сразу заметил, что ты не успел изменить цвет своей шевелюры. Бывает, иногда и опытные шпионы что-то не учитывают. Но об этом потом. Постепенно все приходили под твою крышу, старичок; последней пришла банда во главе с их этой, как ее, научной руководительницей Галочкой (бр-рр, какая противная кличка)/ – атаманочкой.
И тут все началось. Ты знаешь, мне даже первая часть «именин» очень понравилась, несмотря на то, что посадили отдельно и убрали все ножи – чтоб нечем было защищаться. И вначале, то ли перепутав, что шел суд, то ли не признав во мне осужденного, комиссар почему-то преподнес мне что-то коричневое (мне, правда, говорили что-то это был медведь), которое с дрожью в голосе согласился назвать «Дешей» (какой-то прообраз десанта).
А потом!.. У меня чуть сердце не выскочило из пятки (рука непроизвольно потянулась в потайной карман за завещанием) – эта, как ее? Галочка… Несла ко мне топор. «Ну, все,» – подумал я, – «вот она – плаха-то. Прощай, любимый десант, ну, и ты, жизнь, тоже.» Но тут я увидел на топоре знакомый почерк печатной машинки дорогой Кадриюши (господи, хоть один родной человек будет со мной мысленно) и у меня от пятки отлегло.
Но на этом еще не кончилось. Потом эта самая банда, про которую я уже выражался выше, устроила такое, ну, прямо что-то невообразимое!
Уж как они изощрялись над моей биографией! Я прямо корчился, лежа на мате. Дубль почему-то стал Рексом, Чиль почему-то играл цыганские песни (чтоб сбить всех с толку). А Ерик-то, Ерик-то!.. Все старался это, как его, меня спародировать. И ведь получалось, черт меня возьми! Я прям сам мысленно жил этим. Как его? Ну, то, что сначала собака бегала за шпионом, профессор отдавал приказ на охрану границы, начальник заставы пел с собакой куплеты-нескладушки и прочее, и прочее… Жить-то жил, но все время был всегда начеку, как бы чего не вышло. Тем болеечто Галочка (бр-р-р, до чего противная кличка) постоянно мне подмигивала. Я с надеждой оглядывался по сторонам, но все почему-то сидели с закрытыми глазами и делали вид, что ничего не замечают. Неужели заснули? И только ты, старичок, был со мной. Благодаря тебе я вынес эти, как их, «именины»… до конца. И ты знаешь, не прочь их еще раз несколько повторить.
… Ночь. Старенький уютный спортзал украинской средней школы. Ты стал как бы теплее и роднее для всех нас. Ведь твои, пусть даже облупившиеся, стены еще больше понять хорошее и доброе в каждом.
Автор: В. Беспалов
ОСТАНОВИСЬ, МГНОВЕНИЕ!
Поход… Сколько от него впечатлений остается в памяти каждого десантника! Только об одном походе можно рассказывать целый день, не повторяясь. Ну, а если у человека за плечами не один, а пять-шесть походов? Действительно, не зря в десанте про таких людей говорят: «Человек-легенда».
Главные воспоминания, конечно, о нашей работе: это и встречи с ветеранами, и посещение интересных музеев, мемориалов, и переходы, и поиски, в общем, вся наша десантская жизнь.
Но кроме всего этого есть и другое. Ведь иногда мы превращаемся в обычных туристов и с большим интересом знакомимся со всем тем, что встречается нам по маршруту. Вот и в этом походе, приехав в Киев, мы не могли не посетить Киево-Печорскую лавру, обследуя райцентр Умань, не побывать в дендропарке «Софиевка»… Такие места оставляют много впечатлений, которые, концентрируясь в путевых заметках и на фотографиях, потом еще долго волнует память…
Киев. 19 сентября, вокзал, 23 часов.
…Все ребята довольны прошедшим днем. Вот и сейчас одни продолжают делиться впечатлениями, другие спешат увековечить увиденное записями в дневниках, третьи просто сидят, а перед глазами у них – Софийский собор, памятники Киево-Печорской лавры, Крещатик, вечерний Днепр.
Как жаль, что через полчаса поезд умчит нас из такого чудесного города. Успокаивает лишь то, что Киев – первый пункт нашего похода, что впереди не менее интересные места. У меня плюс к этому в душе теплится надежда на отснятые метры фотопленки. Я верю в то, что фотографии помогут мне восстановить счастливые мгновения прошедшего дня.
КОРСУНЬ-ШЕВЧЕНКОВСКИЙ. 21 сентября.
Сегодня мы совершили пеший переход. Маршрут дня начинался от братской могилы на берегу реки Рось и проходил через длинный украинский хутор. Десант двигался оживленно. То ли хорошая летняя погода взбодрила всех, то ли красота украинского села поднимала настроение. Единой колонны не было: кто-то залюбовался на хату о настоящей соломенной крышей, кого-то привлекло изобилие слив, растущих прямо на улице, а кто-то уже успел разговориться с гостеприимными хуторянами. Местные жители, узнав о целях нашего приезда, буквально осыпали нас сливами, яблоками и грушами. А вечером после трудного, но интересного перехода, мы с наслаждением грызли вареную кукурузу.
Умань. 24 сентября.
Вспоминая восхищенные лица агит[ационных] бригатчиков, они вчера освободились пораньше и успели вечером побывать в Софиевке, я больше не мог оставаться в постели.
На улице только начинало светать. Разбудив десантников, подготовив к съемкам кофр, мы с Володей отправились в дендропарк.
Софиевка встретила нас слабым туманом. Пока бегали от одного необычного дерева к другому, в парке начали раздаваться знакомые голоса.
Центральное озеру успело освободиться от туманной дымки, и потому мы еще издалека заметили его прекрасных обитателей. Белые лебеди! Красивые, изящные птицы торжественно подплывали к месту кормежки. Вскоре они оказались так близко, что я, отбросив телеобъектив и оставив кофр на попечение Володи, полностью увлекся съемкой. Неизвестно, сколько бы я снимал, если бы счетчики кадров моих фотоаппаратов не встали на отметке «36». Как хотелось фотографировать все, окружающее меня! Чем дальше я углублялся в парк, тем более изумительные картины появлялись передо мной. Как не хотелось покидать это прекраснейшее сочетание человеческого таланта и природы, но полтора часа, отведенных командиром, уже истекали: нас ждали школьники.
ОРГЕЕВСКИЙ РАЙОН. 29 сентября.
Представьте: поляна посреди небольшого леса. С одной стороны – гектары виноградных плантаций, с другой – фруктовые сады. Не правда ли, заманчивая картина! Рай!
А ведь это было наяву. Наш десант провел на этом месте целую ночь. Мы отдыхали после нелегкого рабочего дня. Здесь, под Кишиневом, у нас состоялся вечер (скорее даже ночь) воспоминаний. Рассказы ветеранов десанта, первые впечатления новичков чередовались с десантскими песнями всех поколений. Эта ночь еще раз дала нам почувствовать, ради чего мы «идем по следам войны», почему «нам порой не до сна».
Автор: В.Дубль.
И ОСТАВЛЯЙТЕ СЛЕД…
Держу в руках обыкновенный почтовый конверт. В нем 15 ответов на один и тот же вопрос: «Что я жду от осеннего похода 1980 года?». 15 писем, коротких, откровенных. Именно откровенных, потому что ты и десант – это одно и то же (какие же у тебя могут быть тайны от самого себя!). Каждое письмо – это желание увидеть десант в новом походе еще более возмужавшим. Это надежда проверить себя в работе. Это неустанная вера в крепкую десантскую дружку.
… «Снежный десант» всегда был для меня идеалом человеческих и дружеских отношений. Именно поэтому я ищу здесь настоящую дружбу, настоящее товарищество и настоящую работу».
Кому адресован этот конверт? И будущему десанта, и прежде всего, нам самим. Чтобы уже потом, сидя в поезде «Москва-Казань», вскрыть конверт (это десантская традиция) и еще раз убедиться – ты сделал все, чтобы неопределенные слова в твоей анкете «хочу», «верю», «надеюсь» превратились в действительность. Чтобы не получилось «игры в фортуну»: интересно, то, что я написал в анкете, совпадет или нет? А наоборот, с помощью нашей энергии, инициативы эти желания превратились в достояние десанта. И чтобы – помните, как у Маяковского – каждый по-своему сказал:
«Я себя под Десантом чищу…»
«Главное, что я хочу от этого похода – понять себя, что я еще могу, что я еще хочу постоянно чувствовать нужность нашего дела. Хочу поверить, что в десанте не случайный человек».
Этот поход одиннадцатый. Это поход и первый. Одиннадцатый – по счету. Первый – потому что единственный осенний. Переживали, как бы этот «первый блин» не вышел комом. Ведь нам нельзя спускаться ни на одну ступень – мы должны поддерживать тот уровень, который завоевали в десятом походе.
… «Для меня этот поход – большой вопросительный знак: будет ли десант жить привычной плодотворной жизнью дальше или пойдет на спад. Я не пессимист, но эта мысль тревожит меня в последнее время. Мне очень дороги все «старички»: Леня, Почмак, Федот, Тахра. Мы отдаем им должное уважение и нашу любовь. Именно от них я по-настоящему увидел, что такое десант, десантская дружба. Но постоянное преклонение и ссылка на них нам мало помогут. Перенимать у них опыт, а не убиваться по нему – вот жизнь для десанта!»
Этот поход отличался еще и тем, что состав десанта был более чем наполовину обновлен. Но то, что в нас сильно верили «старики» – мы чувствовали.
… «Хочется, чтобы поход без наших любимых «стариков» (до слез жалко, что их нет тут, рядом, нет Мишкиного гитарного перебора, нет пенья вполголоса Сергеева и Федота, аркашиных шуток и командирской заботы Тахира), итак, чтобы без «стариков» поход был настоящим! Обязательно!»
… «С 1977 года пишу об этом. Каждый поход своеобразный, от каждого ждешь что-то особого. Этот поход пока единственный в истории десанта, и нам грозит улыбаться теплое молдавское солнце. Желаю не потеть на поворотах, не заблудиться в молдавских виноградниках. Ну, а если серьезно, то пусть этот поход будет таким же полноценным, как и все предыдущие. Пусть дело, ради которого мы идем за тысячи километров от родной Alma mater будет выше всего, выше невзгод и неудач.»
Эта анкета пятикурсницы Николаевой Галины. Она совершила пять походов, став не только заслуженной десантницей, но и оставшись для истории «Снежного десанта» легендарной!!! Этот второй, после Ирины Вовченко (1971-1975), женский рекорд по численности походов. Пять незабываемых лет бурной десантской жизни на счету нашего командира Володи Ермакова.
Наши «старики». Как мы радуемся, когда вы рядом, и как мы скучаем без вас. Ваша могучая любовь к десанту, как гипноз, заворожила нас, и мы уже сами необъяснимо тянемся к нему. Ему верим, как верят старым друзьям, за него волнуемся и переживаем, как могут переживать и волноваться только за самого близкого человека, его любим раз и навсегда.
… «Ребята, дорогие мои! В этот раз я не смогла пойти с вами, но я вас буду ждать, очень ждать и видеть бесконечные десантские сны, где в главных ролях – вы. Еще раз счастливо вам! И оставляйте след, благодарную память о вашей работе, песнях, в сердцах всех, кто вам встретится на трудном пути.
P.S. А завтра я начну сеять разумное, доброе, вечное».
Я аккуратно складываю все пятнадцать анкет в конверт. Теперь они – документы «Снежного десанта» историко-филологического факультета. И вместе с историей войдут в новое поколение десанта, донеся до них эхо нашего первого осеннего и одиннадцатого похода.
В голове мелькает чья-то мысль из анкеты:
«Десант! Всегда, везде и во всем БУДЬ!»
Автор: Н. Козина