ИСЧЕЗНУТ ДЕСАНТЫ?
Сегодня, когда волна шума вокруг определённой деятельности «Снежных десантов» (поездки в Долину смерти) начала спадать, возникают всевозможные домыслы, главным образом направленные на раздувание ошибок и недостатков работы отдельных десантов. Пришлось услышать и о кризисе нашей организации в целом. Сторонники данного мнения пытаются даже прогнозировать по этому поводу, делая очень и очень определённый вывод: «Года через два-три «Снежные десанты» исчезнут!» Конечно, жаль, что данные люди почему-то не хотят глубже и шире знать работу десантников. И естественно, возникают поверхностные выводы. Но… хочу согласиться со старой пословицей, что «Дыма без огня не бывает».
«Снежные десанты» приобрели давно повышенное внимание общественности, и наши ошибки теперь становятся гласными в очень широком кругу людей. Мы можем упрекнуть недоброжелателей десантского движения, но… надо признать, что в последнее время многие десанты КГУ сдают свои позиции, теряя как количество бойцов в своих коллективах, так и качество, если можно назвать таким словом широту нашей работы.
Этой зимой два десанта не вышли в зимние походы. Конечно, сейчас, после случившегося, можно найти огромное количество объективных причин невозможности участия десантников биофака и физфака в зимних походах. Но походов-то не было, а значит, не было и работы данных десантов в походный период. Главное, на мой взгляд, мы потеряли не два зимних похода, мы потеряли намного больше – целый календарный год.
Ещё один год, за который уйдут из жизни многие ветераны, так и не успевшие хоть кому-нибудь рассказать о войне. Ещё один год, в течение которого будут ждать дочери и сыновья, жёны и матери, весточки о пропавшем на войне сыне, муже, брате… А некоторые так и не дождутся.
Задумывались ли над этим десантники? Надо бы!
Многие старики невольно сравнивают десанты разных лет и находят для себя совсем другие взгляды, убеждения. Наверно, так и должно быть: каждое новое поколение несёт в себе что-то новое и в работе, и в быту, что-то своё. Этим новым и живым на протяжении двадцати лет, несмотря ни на что и на кого.
Нам приятно, что и наш десант истфака внёс свою часть в доброе имя нашей организации, которую узнают практически в любом уголке нашей родины.
Это подтвердил наш последний поход, второй поход по боевому пути 336 Житомирской стрелковой дивизии. Пристальное внимание, которое нас сопровождало на всём протяжении маршрута похода, стремление помочь, оказать содействие в работе (об этом говорят итоги похода). Так же это является свидетельством того, что нельзя говорить о кризисе движения «Снежный десант». Просто нельзя останавливаться на достигнутом, необходимо искать новые формы работы, новые сферы приложения сил.
В этом году наш десант заканчивает изучение 336-й стрелковой дивизии, и мы планируем расширить объекты, если так можно выразиться, поиска. Сейчас много говорят о белых пятнах истории, в частности, и в истории Великой Отечественной войны.
Одним из них является Вяземское окружение, и есть возможность приподнять завесу неизвестности, установить подлинные события и значение боёв в октябре 1941 года, когда четыре армии, оказавшись в окружении, продолжали сражаться. Невольно напрашивается сравнение с историей второй Ударной армии, и напрашивается вывод – необходимо рассказать людям правду, правду о судьбе окружённых армий, правду о войне.
Тогда, может быть, нам удастся до конца разобраться и с событиями боёв в Гагаринском /соседнем с Вяземским/ районе Смоленской области. Найти ответ на вопрос: как получилось так, что более сорока пяти лет здесь до сих пор лежат незахороненные останки советских солдат, павших в боях за район.
В мае планируется второй поход под Гжатск (так ранее назывался город Гагарин), где будет продолжена работа по поиску и захоронению останков погибших воинов. Он же покажет – удался ли наш агитпоход осенью прошлого года, можно ли таким образом призвать местную молодёжь на помощь десантникам.
Нередко мы слышим упрёки, в которых нас обвиняют в отсутствии работы у себя дома в Казани. Действительно, ранее, кроме встреч с ветеранами, здесь нами велась слабая поисковая (заметьте – поисковая, а не агитационно-пропагандистская) работа. Но оказывается, и у себя под боком можно найти обширный район поиска. Сейчас ведётся работа по установлению родных и близких тех, кто умер от ран в госпиталях Казани и захоронен на Арском и Архангельском кладбищах. В случае успеха появится возможность расширить рамки операции «Письмо», о пользе которой, по-моему, повторяться не стоит.
Нами созданы поисковые группы по принципам «Снежных десантов» в двух школах Казани. Появились новые отделы в структуре десанта: шефский, который оказывает посильную помощь ветеранам, и отдел по поиску без вести пропавших. В данный момент ведётся работа по розыску родственников бойцов, награждённых орденами и медалями в ходе Любаньской операции.
Не хочется загадывать наперёд, но открывающиеся из года в год новые сферы для деятельности десантов дают уверенность в жизнеспособности нашей организации, возможности дальнейшего существования движения «Снежный десант».
Автор: Зинуров А.
СТАРЕЮТ ЛИ ТРАДИЦИИ
Клятва… Из года в год десантники принимают её у Вечного огня в Александровском садике. Клянутся верности десантскому делу, памяти погибших, памяти неизвестных солдат…
Чем же становится для нас клятва? Кто-то помнит о ней всегда, кого-то она не отпускает в трудную минуту, а для кого-то проходит бесследно…
Накануне клятвы было что-то серьёзное, что-то очень важное впереди. А когда приняли – что-то уж очень просто. Впечатление такое, как будто в чём-то провели. Помню, после клятвы писали заметки в боевой листок. Я писал, что ждал этого момента два года. Принимал клятву, уже имея за плечами и первые переживания, и восхищения, зная традиции десанта.
Очень неприятно признаваться, но клятва эта, наверно, ничем не стала. На какое-то время её вообще забыли, а потом как-то резко напомнили: «Ты принял клятву, вы теперь должны…»
Ещё помню как! нас! поздравляли! Было такое ощущение, словно мы не всё поняли, не так отнеслись к ней, а поздравлявшие знали больше нас. Вроде того, что мы ещё не осознали всего, а они думают, что с этого момента мы «все».
Автор: Шагалин В.
Клятва запомнилась как волнующее и торжественное событие, само воплощение десантского братства, ощущение значимости дела, которым мы занимаемся. К сожалению, впоследствии было много такого, что бросало тень на эту клятву.
По-моему, давая клятву, я всё-таки не до конца осознавал всю тяжесть ответственности за неё. Видимо, нужно настраивать себя на ДЕЛО, невзирая на все трудности. Для меня всё это стало ясно намного позже, после похода.
Не скажу, что клятва стала каким-то поворотным рубежом. Скорее всего – одно из многих значительных событий.
Думал ли о ней, уходя? Да, думал. Но чувства, что изменяю своему слову, себе, не было. Трудно объяснить почему. Уход был не сиюминутным решением, а плодом многих раздумий…
А клятва нужна. Это точно. Нужно, скорее всего, пытаться избавиться от всего того, что бросает тень на наше дело, чтобы не было расхождений.
Автор: Алибаев Т.
Уже прошло более трёх лет с того январского дня, когда я стоял в строю десантников, принимающих клятву в Александровском садике. Многое уже стёрлось в памяти, перешло в разряд второстепенных. Но осталось одно – огонь. Даже не слова клятвы, не знамя, не торжественные лица, а именно пламя – лёгкое, привычно реагирующее на любое дуновение ветра.
Огонь – он и жизнь, и смерть одновременно; может согреть, может и опалить. Осенью, перед поездкой на Западную Двину, в очередную Долину Смерти, после продолжительного перерыва, я снова вернулся к ним.
Нет, клятва не была переломным или решающим моментом в моей жизни. Просто сжалось что-то в предчувствии нового, чего-то большого, перед чем я бесконечно мал. Клятва не стала догмой, идеалом, слепым следованием. Это было проявлением человеческого гражданства.
Когда уходил из десанта, о самой клятве не думал. Ибо то, что произошло в Александровском садике и мой уход – это из разных областей, как идеальное и материальное. Клятву я давал не десанту, принимал её для себя, и чувствую себя по-прежнему в долгу перед павшими. Я не отказался от своих слов.
Автор: Зиатдинов А.
Клятву я принимала в походе 1985 года. Что чувствовала, что переживала в тот момент – не помню. Помню, когда попросили всех новичков написать о своих впечатлениях, так хотелось написать о своих впечатлениях, так хотелось написать что-то очень умное, но толком ничего не вышло.
Правда, потом было время, когда, разуверившись во всём и вся, едва не ушла из десанта – остановила клятва.
А для тех, кто в десанте недавно, клятва, в какой-то мере – аванс. Авансом они получают право произнести слова, авансом клянутся, потому что неизвестно, а кто останется.
До клятвы должно быть что-то десантское пройдено. И ещё. Самое ужасное – беречь нервы, беречь себя от переживаний, чувств, экономить на душевных силах. Желаю всем жить без запаса на прочность. Так будет по-десантски.
Автор: Дьяченко Т.
Ещё до прихода знал, чем занимается «Снежный десант». Будучи в осеннем походе, окончательно понял – моё место здесь. И, по моему мнению, клятва как бы подытоживает работу в десанте. Другое дело, как каждый боец выполняет все положения клятвы, и считают ли его в кругу десантников своим – это главное. И то, что многие, принимая клятву, отходят от её положений, это уже недопонимание значения клятвы…
Автор: Сагидуллин Р.
В принятии клятвы, мне кажется, очень важна форма, то, как мы её принимаем: каждый должен принимать отдельно; должен учить клятву; вечером, перед клятвой, комиссар должен разговаривать с каждым, кто будет принимать, может быть общий разговор.
А, в общем-то, самое главное принять клятву верности десантскому делу перед собой. Я приняла её для себя после майской Долины.
Автор: Казанцева Т.
Клятва осталась у меня в памяти. Но вспоминаю её с какой-то болью и тревогой. Клятва – это священное обещание верности нашей работе; это момент жизни, когда человек чувствует во всех тонкостях всю ответственность за своё дело. Мне кажется, что этот момент нарушается у нас во время принятия клятвы. По-моему, нужно зачитывать текст клятвы каждому, хотя бы частично, а не говорить просто – клянусь, клянусь…
И ещё хочется сказать о форме. Она должна быть одинаковой.
Автор: Малафеев Ю.
Самым ярким и запоминающимся событием клятва для меня не стала. Я в десант пришла не ради развлечений и ещё раньше, задолго до зимнего похода, для себя дала клятву быть верной десантскому делу. У нас есть люди, которые так и не сходили в зимний поход. Но это не значит, что они не стали настоящими десантниками. А есть люди, которые уходят из десанта даже после зимнего похода. По-моему, клятву принимаешь сама, когда приходишь, вернее, остаёшься в десанте.
Клятва на меня лично сильного впечатления не произвела и очень большого значения не сыграла. Если бы у меня не было бы ни одного похода, Долины, Гжатска, тогда может быть этот день стал бы для меня чем-то особенным. Даже не может быть, а точно. Смысл клятвы, её значение, станет более ясным, понятным, наверно, после потрясений, переживаний, массы впечатлений, когда всей душой почувствуешь, что это такое – десантская работа.
Автор: Кузнецова Г.
Клятву должны были принимать самые достойные. Те, кто действительно закрыл себе дорогу из десанта. А у нас часто слишком спокойно говорят о том, что иногда уходят новички, уже принявшие клятву. Лично себя я считаю пока недостойным звания десантника, потому что не успел заработать его. И тут встаёт проблема подбора людей в поход. Человек не может прикипеть к десанту за три-четыре месяца работы до похода. За это время нельзя понять – будет он работать после похода или нет. Но в то же время нельзя не брать в поход новичков, не вводить их в суть походной работы. Значит выход один – не все походники должны принимать клятву.
Автор: Галиакберов А.
Я не могу сказать, что значит для меня клятва. Я ещё не была в зимнем походе, не ощутила её. Но мне кажется, что она не делает человека другим. По сути, клятва – это завершение какой-то внутренней работы. Ведь первая присяга (так раньше называлась клятва) родилась, когда десантники, уже сходившие не в один поход, ощутили потребность встать плечом к плечу у Вечного огня, почувствовали необходимость что-то сказать друг другу. Так родилась клятва.
Если этого не будет, то клятва новичка теряет смысл. Они примут её позже, но не под знаменем у Вечного огня.
Может быть, поэтому не надо давать клятву в первый день похода. Клятва должна быть осознана, а не потому, что так принято. И тогда не нужно будет всё торжественно обставлять.
Автор: Соколовская Л.
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ВЕТЕРАНОВ
Как война началась, помню очень хорошо. Поначалу не поверил, что это война. Мне восемнадцать было, работал шофёром у себя в Полонном. В середине июня 1941-го нас послали на какую-то стройку под Тернополь. А потом вдруг винтовки в руки, говорят – война. Страшно было; до этого никогда не видел, как люди умирают. Да и что я видел в свои восемнадцать.
Отступали по станции Карловка Харьковской области, а там попал в плен. По дороге в лагерь удалось бежать. Это было где-то под Кременчугом. Кое-как добрался до Полонного и до 1944-го работал там на лесопилке.
Про немцев, что говорить, лютовали. Пока фронт далеко был – перебивались кое-как, а когда наши подходить стали – тут и началось: и сёла жгли, и народ стреляли, и угоняли в Германию. В январе 1944-го пришли в Полонное наши части, стали набирать пополнение. Так я оказался в 177 запасном строевом полку 60-й армии. А в марте началось наступление на Тернополь. Тяжело там было, немцы дрались здорово. Наших много тогда перебили, а и то – пополнение какое пришло, пацаны, юнцы с окрестных сёл: мамка его на войну собрала, дядька в военкомате винтовку дал и пошёл он в бой.
С оружием как было? Да никак. Мне сразу «максим» дали, с революции, наверное. В первом же бою его так заклинило, что выкинуть пришлось. А так винтовки у всех – самозарядные, это почти как трёхлинейки, что в русско-японскую войну применяли, только чуток поновее. Артиллерия наша по распутице отстала, танки отстали. Вот и наступали пехотой против немецких танков. Правда, авиация наша сильно помогла, если не она – пропали бы.
Обмундирование – кто в чём. Числа одиннадцатого марта в полдень ранило меня в правую ногу, и попал в медсанбат в Новоселище. Потом в госпиталь №ГЛР-2621 в г. Збарах. Главврач там был подполковник мед. Службы Трегубов. А наши в тот день, четвёртый полк мой 177, – в окружение попал и только двадцать восьмого марта вышли, да так что тут же немцев окружили. Это мне уже в госпитале рассказывали. Я там часто своих вспоминал – командира роты своей – лейтенанта. Димой мы его звали. А про командира полка, капитана Лабко, слышал я, что к немцам он попал, и замучили его там. Крутой был мужик, но честный, справедливый. Я как из госпиталя вышел, опять в свой просился, очень мне хотелось к своим ребятам попасть, да не вышло, где уж найдёшь их! А тут вспомнили, что я шофёр, да и ранение серьёзное было, не для пехоты. И отправили меня в 113-ый отдельный стрелковый полк шофёром.
Каких только машин не перепробовал за то время. И американские были, и немецкие, и итальянские, и ещё какие-то, бог знает чьи, ну и, конечно, полуторки наши. Но трофейные лучше были – надёжней. Потом воевал я в восьмой механизированной армии полковника Куренина, он вроде из Уфы сам. А под Тернополем против нас даже не немцы были, а чехи, когда теснить их стали, эсэсовцы пришли, – те лютовали посильнее чехов.
Войну я закончил в Чехословакии, под Моравской Стравой. А домой попал только в 1947 году. И вернулся я в своё Полонное. Работал шофёром, теперь на пенсии. Внуков с бабкой нянчим. Вот так и жизнь прошла.
Автор: Солодецкий Григорий Алексеевич
А ВЕДЬ БЫЛО И ТАК…
Здесь вы не встретите обычных: пройдено, отработано, найдено…Здесь то, что открывает страницы неизвестной нам войны.
Позади второй поход по боевому пути 336-й стрелковой дивизии, позади более шестидесяти населённых пунктов Украины, пять её областей. Здесь с октября 1943-го по апрель 44-ого года шли бои Великой Отечественной… Даты, фамилии, названия сёл и городов – всё это уже с трудом выстраивается в последовательную хронологическую цепочку. Как и в каждом походе были переезды и пешие переходы, незабываемые встречи с очевидцами и участниками боев, возложения и концерты, были неудачи, огорчения… И как в каждом походе были новые открытия истории войны, её событий.
Казалось бы – что нового можно узнать за две недели похода, пусть и до предела насыщенного поиском? Но вновь подтвердились одна из старых истин – войну, какой она была на самом деле, можно увидеть глазами её рядового, ныне ветерана Великой Отечественной. Как никогда раньше, в прошедшем походе десантникам повезло на встречи с участниками боёв. Достаточно сказать, что нами установлено 199 новых ветеранов дивизии, было проведено 65 встреч с ними. И почти каждая такая встреча открывала нам новые, неизвестные ранее страницы Великой Отечественной.
В основном это были те, кто начинал свой боевой путь после освобождения своего района от оккупантов. Непривычно было слышать, что до прихода наших войск они… работали в колхозах, сохранённых врагом для обеспечения Германии необходимым продовольствием и сырьём. Многие трудились на уцелевших или восстановленных врагом предприятиях, добывали уголь, валили лес. Им выделялись ежемесячные пайки.
Сначала оккупационные власти вели хитрую политику с целью показать лояльность нового порядка, его преимущества над «советами». Но все «прелести» нового режима выявились позже, после поражения под Москвой и особенно после Сталинграда и Курской битвы. Именно на это время приходится большинство сожжённых сёл и деревень, массовые расстрелы, большие и малые карательные операции. В каждом районе нам рассказывали о своей Хатыни, о сотнях загубленных жизней советских мирных жителей.
« – Тяжело было под немцем. Каждую минуту любого могли взять как заложника, могли просто расстрелять. Жили мы, боясь каждого стука, шороха. Тяжело было, чего там говорить», – вспоминали ветераны.
Затем рассказывали о тяжёлых, кровопролитных боях на фронте. Нередко, наступая, наши части сами оказывались в окружении, выходили к своим, неся большие потери. Враг цеплялся за каждый более-менее укреплённый пункт, превращая каменные здания в доты, реки в обстреливаемые со всех видов оружия преграды и при малейшей возможности шёл в контрнаступление.
Под Житомиром, а особенно часто, под Тернополем стали встречаться власовцы. Непривычно было слышать во время боёв русскую речь со стороны противника. Эти солдаты в чёрных мундирах дрались с ожесточением обречённых – не было у изменников пути назад, редко их удавалось взять в плен. Лишь однажды, работая в фондах музея, мы обнаружили в донесении о ходе боёв факт, что на нашу сторону перешла целая рота власовцев.
Были здесь и партизаны. Одни из них действительно боролись с оккупантами, другие просто прятались в лесах, лишь изредка выходя за продовольствием, а были и такие, что мародёрствовали и грабили свои же сёла.
Не скрывали от нас и случаи предательства далеко не редкие даже в 43-44-ых годах.
Богатую пищу для размышлений давала работа в военкоматах. Те же тысячи карточек погибших. Ставшие уже привычными строки бланков, карточек солдатских судеб. Сухие официальные пункты документа, самого страшного документа Великой Отечественной – похоронки, часто заполненные торопливым, неразборчивым почерком. Иногда взгляд подолгу останавливается на карточке…
… Минин, Силеверов, Борисенко – сапёры 1132 строевого полка. А на обороте – «Во время разминирования минных проходов попали в плен. На допросах фашисты обрезали нос, уши, выкололи глаза, вырезали звёзды. Затем расстреляли…»
Много молодых ребят 1923-1926 гг. рождения. Часто их место рождения совпадает с местом гибели. Первый бой, что принимал новобранец, становился для него последним. На многих карточках нет адреса родственников, и до сих пор считается без вести пропавшим, до сих пор их ждут дома. И таких карточек не единицы, а сотни в каждом военкомате.
Нечётко был налажен на фронте учёт потерь. «Построят нас после боя, штабной писарь перечитает именной список роты, кого нет – погиб или пропал без вести, если его кто-нибудь из нас не видел мёртвым. Когда стояли в обороне, ещё можно было как-то вести правильный учёт, а пошли вперёд – где за всем уследишь», – вспоминает ветеран.
Смертный медальон обычно был у тех, кто приходил на пополнение с тыла, после учёбы. Многие, кто призывались с только что освобождённых районов, не имели этих пластмассовых пенальчиков, да и навсегда они были при себе; чаще оставались вместе с документами в вещмешках, во втором эшелоне вместе с обозом.
Честно говоря, в моём представлении бои, что были после форсирования Днепра и освобождении Киева рисовались как победоносное быстрое движение наших армий на Запад. Но совсем другую картинку открывали нам участники боёв; тысячи карточек погибших в военкоматах; рассказы очевидцев, переживших не один год оккупации; братские захоронения, монументы, обелиски.
Автор: Садыков Ж.
«Немцы в село вошли в начале июля 1941 года. Тихо как-то, без выстрелов взяли. Колхоз наш оставили; работали мы там – хлеб у нас забирали, но каждый месяц паёк выделяли.
Уже зимой в Германию угонять стали. А я торф на болотах добывал. У меня бронь была. Вот так и жили».
Из воспоминаний Олейник С. О.
«До сих пор помню тот день. Даже дату запомнил – 22 мая 1942 года. Тогда женился мой друг. Собралось много народу, и немцы устроили облаву. Облава была сделана и на школу. Никому даже с родными не дали поговорить, погрузили всех в «товарняк» и в Германию…»
Из воспоминаний Зимницкого Н. Т.
«Сильные бои шли за Тернополь. Несколько раз врывались на улицы города, а нас выбивали.
И вот время одной из атак немцы впереди себя пустили наших солдат – тех, что совсем недавно перешли на сторону врага. За эти дни в нас накопилось столько злости, что открыли ураганный огонь. Залегли, значит, они, и немцы залегли. А потом наши солдаты стали переползать к нашей траншее. Ползут и кричат «Не стреляйте, мы сдаёмся!».
Потом выяснилось, что большинство из них – совсем молодые ребята. Они попали в кольцо, вот и пришлось сдаться…»
Из воспоминаний Фроловой З. С.
«Когда стали подходить ко Львову, стало к нам пополнение прибывать из Западной Украины. Так вот, к ним прикрепляли двух бойцов, которые головой отвечали за них: спать ложились – новобранцев между собой клали, в атаку шли – одним глазом на врага смотрели, другим на подопечных косили, даже «до ветра» ходить вместе приходилось…»
Из воспоминаний Степанюк В. Т.
«А в городах немцы стали из домов доты делать. Заложат окна и двери кирпичом, оставят щели для автоматов и пулемётов – и попробуй их оттуда выбить. Хорошо, что артдивизионы полкам придавались. Впереди сорокопятка, за ней мы. Она нам проём в стене или двери пробьёт, мы туда… И так на каждой улице…»
Из воспоминаний Дрегало В. А.
«Лето 1942-го. Здорово мы тогда отступали – немец сильнее нас был. Всех, кто без приказа отходил, под трибунал отдавали. А там долго не разбирались – виноват. Вот и появились тогда штрафбаты для офицеров, а из солдат штрафные роты формировали. И чтобы они снова не побежали, сзади заградотряд ставили…»
Из воспоминаний Дрегало В. А.
Война – это кровь, эпидемия горя, пороха дым, селенья в огне…
Много нового о трагедиях Великой Отечественной войны открываются нам во время походов по местам боёв. И снова узнаём события, о которых хочется рассказать другим. Это то, что нас потрясло, заставило задуматься, самим окунуться в те тяжёлые годы войны.
В этот день всё было как-то по-весеннему чисто, радостно, прозрачно. Мы с Женей Агафоновой шли по дороге в деревню Раска. Чудное это название. Оно не переводится с украинского, и по-русски никак не объясняется. Это просто Раска. У меня возникли сразу какие-то нелепые ассоциации: раска – ласка, смешная девчонка из мультика с торчащими косицами, с озорными глазёнками. Как только повернули на дорогу, уводящую в лес, сразу встретили указатель: «До Раски – 2 км». Но прошли эти два, а может быть и больше – опять указатель: «До Раски – 2 км». Такая вот озорная Раска.
… Четыре часа утра. Заголосили первые петухи. У Приходько уже дым из трубы вовсю. Да и в других домах расторопные старухи уже замешивают тесто на пироги, яйца красят. Война-войной, а пасха всё-таки праздник, не отложишь. Нет-нет, да взглянет баба Настя на «своего», младшенького. Рыжий вихрастый парень спит и в ус не дует – ночью пришёл, он теперь в партизанах. Отпустили домой на праздник. Мужики шутили: «Нахристуешься, да про нас не забудь.»
Шли, смеялись. Даже петь пробовали. Я рассказывал Жене о ставших легендами случаях в наших походах. Вспомнили как смешно, «без знания дела», нас напутствовали мамы в дорогу.
Стоп. Памятник; женщина, со сбившимся на плечи платком, – не до него ей; встав на колени, возлагает венок. Внизу надпись: «Вiчна память сiльчанам, котори загiнули от рук карателей». 13 апреля 1943 года на этом месте были расстреляны более четырёхсот жителей деревни Раска.
Утро только начиналось… Каратели уже оцепили деревню. Много их. Через каждые пятнадцать метров стоят. И началось. Крики, бабы голосят, стоны мольбы, ругань. Всех согнали к центру села. Пытавшихся бежать расстреливали в упор. Собрав всех, предателям и полицаям разрешили вывести своих родственников. Народ погнали к краю села. Вывели за погост. Над деревней уже занималось пламя. Расстреляны были все.
Рассказал нам это Заболоцких Павел Мариянович. В это утро он потерял всех своих: отца, мать, брата Кольку, того самого братишку-партизана. «Тёщу мою мог бы вывести один, в полицаях служил, по линии жены, да не вывел». Сам Павел Марьянович в это время воевал в составе 326 стрелковой дивизии, совсем недалеко от дома.
Назад возвращались молча. На дороге нас встретил тот же указатель «До Раски – 2 км»; но вот только Раска была уже другой.
Автор: Шагалин В.
Неприветливым пасмурным утром встретил нас первый город Украины – Мена. Погода напоминала позднюю осень, и казалось, что вот-вот разразится гроза. Но буквально через несколько минут всё вокруг стало белым: снег валил такими огромными хлопьями, что через несколько шагов уже ничего невозможно было различить…
… В раскрытые двери автобуса с шумом вваливается толпа в зелёных бушлатах. Местные жители с интересом разглядывают нас и тут же в наш адрес сыпятся шутки: «Это, оказывается, «Снежный десант» привёз с собой снег, а то мы и не помним, когда его в последний раз видели». И вот уже в окно весело светит Солнце. Смех, доброжелательное отношение пассажиров поднимает настроение.
Пока мы все вместе, но через некоторое время разбежимся кто куда: по дальним деревушкам, военкоматам, концертам… И встретимся уже только поздно вечером на базе, когда позади будут первые встречи, радости, огорчения.
Я, Резеда и Женя уходим в дальний поиск. Ещё в Казани мне очень часто приходилось слышать рассказы походников о дальнем поиске: пешие переходы, попутки, незабываемые встречи с ветеранами и очевидцами войны, потрясения и открытия.
И так, наш путь лежит в деревню Семёновка, где нам предстоит встретиться с ветераном 336 стрелковой дивизии – Романько Евгением Евменовичем.
К сожалению, автобусы ходят в Семёновку два раза в день. На первый автобус мы опоздали, а второй нас не устраивает – и мы решаем добираться на перекладных. Доезжаем до ближайшей развилки, где полчаса безуспешно ловим попутку…
Наконец нам везёт – мы едем до села, от которого до цели нашего поиска всего лишь…десять километров. Но нас это не пугает, и мы бодро шагаем по указанной нам дороге в Семёновку.
Позади уже километра три.
– Далеко до Семёновки? – спрашиваем мы у встречного мальчишки.
– Три километра, – с уверенностью отвечает он.
Но позади ещё как минимум километров шесть, а нашей цели не видно даже на горизонте.
– Где же Семёновка? – уже с некоторой тревогой спрашиваем мы у случайного прохожего.
– Три километра, – без сомнения отвечает тот. Да, если эти три километра окажутся такими же, как предыдущие, то в Семёновке мы будем только вечером.
Но, как бы то ни было, до неё мы всё же добрались. К Романько Е. Е. нас вызвалась проводить пожилая женщина. Узнав, что мы интересуемся войной, стала рассказывать о зверствах фашистов на этой земле во время оккупации. Более всего нас потряс рассказ о расстрелянных детях из детдома в селе Домница.
Когда немцы оккупировали район, в детдоме поселились немецкие офицеры. Голод, кровь, что брали для переливания раненым немцам, унижения, побои – всё это пришлось испытать детям. Однажды, потехи ради, немцы заставили детей вырыть две большие ямы. И вот в углу двора появились ямы-траншеи. А через несколько дней, 24 ноября 1941 года, напившись, фашисты решили чем-то развлечься: полураздетых детей, группами, выводили к этим злополучным ямам; измывались, смеялись над беззащитными детьми. А затем выстрел… И тела падали в могилу, вырытую когда-то своими руками. Некоторых даже не расстреливали, а просто сбрасывали туда. Девяносто безвинных сирот так и пролежали несколько месяцев в яме, запорошенные снегом. И только весной жители смогли похоронить тела детей.
Сейчас в селе Домница у могилы детей – скромный обелиск. Это священное место для всех живущих здесь теперь. Сюда люди несут цветы, здесь принимают в пионеры.
Ещё много интересного рассказала бы нам эта женщина, но за разговором мы не заметили, как подошли к дому ветерана.
Каждая встреча с новым ветераном для меня огромная радость; предстоит знакомство с необыкновенным человеком – человеком, прошедшим через суровые испытания и пережившим то, что не дай бог никому.
И вот нас просит пройти в дом радушная хозяйка, тут же суетится, накрывая стол. Из вежливости мы отказываемся, а у самих слюнки текут. «Садитесь, садитесь, отведайте, что бог послал», – приглашает за стол, и шутя добавляет: «пока всё не съедите, разговаривать с вами не буду». Шутливый тон, простота, искренность хозяев – такое ощущение, что мы давно знаем друг друга. Быстро завязывается оживлённый разговор. Переходим к войне. Пропадает шутливый тон, исчезает улыбки с лица, и мы переносимся в те далёкие годы…
…Оккупация, зверства фашистов… Незадолго до прихода наших немцы расстреливают прямо в их доме отца за связь с партизанами. Когда освободили село, Евгений Евменович добровольцем уходит на фронт, в семнадцать лет, так рано повзрослевшим, столько пережившим. Попадает в музвзвод.
…В боях за Тернополь, во время одной из решающих атак, солдаты услышали Интернационал – в боевых порядках находится оркестр. После успешной атаки все бойцы оркестра были награждены медалями «За отвагу», среди них был юный Женька – так звали его боевые друзья. После боёв Женя собирал смертные медальоны у погибших солдат: «Многое уже видел, ко многому привык, но всегда наворачивались слёзы, когда доставал медальон у моих ровесников-мальчишек, которым бы в войну играть, не воевать», – с горечью вспоминает он.
Немного времени остаётся до последнего автобуса, и мы прощаемся с хозяином. Как можно больше хороших, тёплых слов хочется сказать этим людям. Долго-долго прощаемся, расстаёмся как родные. Хочется, очень хочется сюда вернуться.
Поздно вечером возвращаемся в Мену. У райкома нас ждёт командир и тут же сообщает нам «приятную новость – до базы, которая находится за городом, всего пять километров. По ночной дороге идём домой. Скоро встреча с остальными, ужин; интересно – что у них там? Как прошёл первый поиск, первый день?
А у меня перед глазами расстрелянные дети, обелиск у их могилы, (который я так и не увидел), юный Женя, читающий вкладыш медальона… Здесь шла война. И она до сих пор идёт в сердцах, душах её участников, очевидцев, тех, кто хочет знать, что же это за штука – война? Война – такая интересная в детстве и такая страшная даже через сорок пять лет.
Автор: Кузнецова Г.
ПРОЗЬБА СААПЧИТЬ / ПРОСЬБА СООБЩИТЬ
Прошёл почти год после нашего похода под Гжатск, где были собраны и захоронены останки более трёхсот погибших здесь в годы войны. Найдено девять медальонов. Три из них удалось прочитать. И лишь только о месте захоронения одного из них мы смогли сообщить, выполнив последнюю просьбу… с опозданием на сорок пять лет.
Эта история началась год назад.
Огромная воронка была полна останков, перешинелей с кусками железа, кожи, обрывками шинелей, сапог, ремней. За слоем грязи, жидкой земли, которой мы быстро, за пару часов вытащили наверх, начался плотный слой глины, накрепко охваченный костями как корнями деревьев. Пальцы скользили по глине, рвались перчатки об острые куски железа. Наверх уходила из рук в руки очередная каска.
Пошёл дождь. С таким трудом вычищенное дно заливалось водой. Уходить было нельзя. Уйти мы не могли, иначе назавтра всё началось бы сначала. Убедившись, что больше в этой воронке ничего нет, мы вылезли наверх. Всё, что мы вытащили, лежало по краям воронки. 128 человек и 9 медальонов.
Дождь барабанил над головой по полиэтиленовому навесу. Вымокший десант открывал медальоны. Долгое молчание и разочарованный вздох. Первый медальон оказался пустым. Затем ещё восемь.
Хочу рассказать об одном. Стёршийся на сгибах вкладыш из блокнотной странички, местами основательно разъеденный сыростью и временем. На нём крупными буквами неграмотная надпись:
Прозьба саапчить
Т…ская область
Князевой Анне Дмитриевне
О Князеве Иване Филипповиче
Это его последняя просьба к нам. Неужели мы не сможем выполнить? Вернувшись из похода, мы написали письма в области, которые подходили под сохранившийся вкладыш: Томская, Тульская…
Но, видимо, слишком недостаточны сведения. Письмо кануло в неизвестность, затерявшись в огромной стране.
Прошло лето. Мы вернулись из агитпохода по Смоленской области, а в Казани лежало письмо, в правом нижнем углу которого был выведен адрес: Тульская область, Краснобуйцкий с/с, от Князевой Анны Дмитриевны. Это казалось почти невозможным. Нам отвечали дети, родственники, а тут ответ – из первых рук. Сколько лет прошло!
«Спасибо, милые, за дорогую весточку. Простите за долгое молчание. Стара стала, болела долго. Уж мне в феврале будет восемьдесят два года. Сейчас стало лучше, собираюсь ещё немного пожить. Да что мне осталось житья-то! … Теперь я знаю, где лежит и похоронен мой муж. Узнала, можно и помирать…»
Это она собирала его в дорогу, она ждала его; она перестала получать от него письма с 1942 года…
И потянулись долгие годы молчания, неизвестности, надежды.
Подрастали внуки, спрашивали: где наш дед? Односельчане передавали весть из избы в избу: «У Князевых-то муж без вести пропал. А кто его знает, где он сейчас…»
Молчал солдат. И молчала женщина; не жена и не вдова. Теперь, в восемьдесят два года она заговорила: «Мой муж погиб за Родину. Я это знаю».
Пришло ещё одно письмо из Тульской области. На этот раз от председателя Краснобуйцкого сельского совета Наумовой В. Н. Из него мы узнали, что Анна Дмитриевна Князева и её дети по-настоящему не являются семьёй погибшего; т.к. у неё не было на руках документа о гибели мужа и не пользовались определёнными льготами до сих пор. Теперь же, с мая 1988 года, ваше письмо во многом поможет, – писала председатель сельского совета.
Из письма же мы узнали, что Анна Дмитриевна с Иваном Филипповичем зарегистрировали брак в 1930 году, нажили двоих детей, что работал он до войны на Тульском оружейном заводе. В 1942 году этот завод был эвакуирован, и он приехал домой в село Берёзовка, откуда был сразу взят на фронт. В этом же 1942 году он был ранен в руку, это жена знает из единственного письма, которое послано из госпиталя города Кунцево Московской области. Сын его долгие работал председателем сельского совета в родном селе. А на обелиске с красной звездой в центре села не было фамилии Князева И. Ф., погибшего, защищая своих односельчан. Не было, потому что он не считался погибшим.
После нашего извещения Анна Дмитриевна в общем-то имеет право предъявить государству иск и требовать возмещения пенсии за все эти долгие трудные годы. Но кто возместит тот моральный ущерб, нанесённый ей за годы ожидания? Кто сможет вернуть годы забытой памяти?
Автор: Гадельшина Р.
Рядом с жизнью
Теперь мне здесь
последний камень брат
И не ищу виновного, –
поскольку
Я сам во всём на свете
виноват
Владимир Некляев
Смотрите на этот камень. На нём следы пуль. Смотрите на эту землю. Она впитала кровь и расцвела. Много крови, кровь своих сыновей, жизни которых вдруг стало нужно отдать.
Женщина, пережившая оккупацию, мать, потерявшая сына. Она получает пенсию за погибшего кормильца. Были сражения, бои, была Курская дуга, а вот иная, человеческая временная дуга, трагически замкнутая: кормит свою мать без вести пропавший сын.
Не пережив прошлое, мы знаем его таким, каким оно существует сейчас. Оно для нас в этой женщине, в фотографии её сына, в её сморщенных, жёлтых руках, в её глазах. Глаза, глаза… они скажут то, о чём не сможет сказать язык. «Я гляжу сквозь ночь глазами человека, которому близостью смерти было дано далеко видеть. Я видела нашу победу, но всегда думала: «Почему же бог не покарал Гитлера». Смотрела часто на небо. Потом перестала».
В этот раз войны не было, а близость смерти была. Смерти не мгновенной, лёгкой, а медленной, мучительной, ещё более мучительной от сознания того, что рядом умирают этой же смертью твои близкие. В землю не упало ни одной капли крови, но она стала «мёртвой». «Мёртвая» земля продолжает плодоносить. Землю хоронят… снимают пластами и закапывают в ямы. Сколько ещё лет её не будут пахать, не получит она ни одного зерна, чтобы взрастить его. Смотрите на эту землю.
Всё это обрушилось так неожиданно, смяло, сломало. Всё так непостижимо, не похоже на то, во что верили, знали. И, главное, «нет сил» изменить что-либо.
Чернобыль… сколько и чем ещё будем расплачиваться. Дома, дворы, хозяйства. В них вложен труд. Твой, твоего отца или твоего деда. И вот – нет никого. Сиротливо чернеют брошенные дома.
Вопреки сообщениям, заверениям, что якобы почти ничего не случилось, авария стала давать свои первые, самые страшные плоды, сказалась на рождающихся детях, на их генах.
За шесть километров от Чернобыля начинается запретная зона. Но существует она никак не для того, чтобы оградить людей, а так, для виду, потому как должна составлять сто тридцать километров. Ну, хорошо, пусть сейчас, через три года – шесть километров. Но и сразу после аварии она уже была такой. В двадцати километрах – работает школа, в ней учатся сто пятьдесят детей. Казалось бы, всё просто – перевезти их, устроить в другую школу, поселить в другом городе. Но – каменная непробиваемая стена, поставленная неизвестно кем. Дети по-прежнему учатся здесь, получая свою дозу радиации.
Мы не случайно оказались в этих местах. Одна из рот 1128-ого полка нашей 336-ой дивизии освобождала Чернобыль. Нас привели в Иванков, городок, находящийся в сорока километрах от места аварии, обычные дела: военкомат, ветераны, очевидцы, музей.
В суматохе не было времени задуматься, обратить внимание на людей, окружающих нас. И вот мы в редакции, в тишине мы начинаем осмысливать увиденное и услышанное.
И ещё одни глаза. Там глаза женщины, которая живёт прошлым, и скорее связана с прошлым, чем с настоящим. Здесь глаза человека, который живёт сегодняшними заботами, который хочет, чтобы его дети были живы, здоровы.
Эти глаза прятались от наших взглядов, будто считая себя виноватыми в произошедшем. «На детишках стало сказываться – болеют часто и тяжело», – заговорил он, – Сейчас у нас каждая старушка знает, что такое рентген, БЭР, радиация, излучение, его допустимые дозы… Приезжайте к нам после учёбы. Работы много. Теперь вот проблемы и с кадрами, да это и понятно, кто захочет сюда ехать». О чём бы мы ни говорили, разговор постоянно уходил в это русло. «Может, пообедаем», – предложил он. Мы стали отказываться, ещё были дела. Он же вдруг заволновался, принялся нас убеждать, что продукты не заражены, и их привозят издалека. Мы поначалу даже не поняли, о чём он.
Человеку нельзя долго думать об одном и том же, а они вот уже три года живут этой болью, думают о ней, сталкиваются с нею каждый день.
Рождаются дети, кто-то умирает. Разве можно это остановить. Но как-нибудь так, между делом, спроси свою совесть: спокойна ли она? Земля-то у нас общая. Она в тебе, во мне, во всех. Чернобыль может случиться и с нами.
Автор: Казанцева Т.
Через запертый коридор
Коридор… Красный от крови и огня в 1942-м году, когда по нему прорывались солдаты 2-й Ударной Армии и запертый коридор людской памяти…
А кто-то поднял руки и закрыл себе дорогу назад. Но оказалось, что он закрыл и путь правде: Правде о бойцах своей армии, заклеймённых предательством одного, но не нарушивших своей присяги.
Как они тогда пробивались по коридору, как теперь правда возвращается к людям.
Эти строки взяты нами из еженедельника «Книжное обозрение» №8 от 24 февраля 1989 г., где приводятся записки из дневника майора РОА (Русской освободительной армии). Мы надеемся, что эти данные помогут нам в изучении судьбы 2-й Ударной Армии, помогут рассказать правду о событиях весны-лета 1942-го года.
11 февраля
Получил Айзенкройцайн – Железный крест 1 класса! Вручал мне его от самого генерала Андрея Андреевича Власова подполковник РОА (Русской освободительной армии) Естифеев, бывший командир 57-й ударной бригады, которая была «шверпунктом» – остриём, тараном Второй ударной армии Власова.
За праздничным столом Естифеев рассказал нам о том, как Власов перешёл к немцам. Естифеев считает, что катастрофа на Волховском фронте – это дело рук Сталина, который просто зарвался и загнал Красную Армию, требуя от неё невозможного, когда выдохлось её контрнаступление в первую зиму войны. Как известно, Сталин – «гениальный полководец». Это он заставил нас прорвать фронт немцев на Волхове и завёл две армии в мешок с узкой горловиной. Девятнадцатого марта немцы перерезали эту горловину. Отличились при этом полицейская дивизия СС. А Власов уже видел себя героем прорыва блокады Ленинграда, да и все мы тоже, сказал подполковник.
Сталин приказал Власову деблокировать наших в мешке. Сталин полюбил Власова за его двухмесячную оборону Киева, за мощное его контрнаступление в районе Волокамска и Солнечногорска. Власов был одним из героев разгрома немцев под Москвой. Сталин щедро наградил его, назначил заместителем командующего Волховской армейской группировки. Это, конечно, выдумки, что Власов был завербован гестапо во время киевской обороны, а диверсантом стал ещё в колыбели. И кулаком, и поповичем он не был. От Ежова и Берия его спасло только то обстоятельство, что в те весёлые годы он служил советником Чанкай-ши.
Естифеев сравнил эту волховскую битву с недавней сталинградской. Как Сталин погубил вторую ударную, так Гитлер слишком долго держал свою шестую армию в Сталинграде! С двадцатого по тридцатое мая Власов пытался прорваться через запертый коридор, но впустую. Вторая ударная дралась геройски – это признают сами немцы. Вот точные цифры: из четырнадцати стрелковых дивизий прорвались пять, из семи стрелковых бригад – одна. Ушли и части танковой бригады. Такое не удалось Паулюсу…
В ночь на двадцать первое марта генерал Власов прилетел на У-2 в котёл и сразу начал готовить прорыв, созвав командиров семнадцати дивизий и восьми бригад. Двадцать седьмого марта он бросил танковую бригаду по лесам и болотам против немецкого заслона. Наши танкисты дрались как черти и продырявили этот заслон полицейской дивизии СС, пробили коридор к своим, шириной почти в полтора километра. Власов мог бы вывести свои войска из окружения, но Сталин не разрешил ему сделать это. И третьего мая немцы снова закрыли коридор.
Сталин по-прежнему требовал, чтобы Власов оставался в котле. Так до последнего дня Гитлер держал Паулюса на привязи в Сталинграде. Положение было отчаянное. По немецким официальным данным, сдались 32000 бойцов и командиров, намного меньше, чем в Сталинградском котле.
«Рамы» сбрасывали тысячи листовок с фотографией Власова. Командирование вермахта обещало фантастические деньги за генерала Власова, живого или мёртвого. А Власов шёл со своим штабом лесами и болотами, пробираясь по трупам к замурованному коридору. Он, конечно, страшился гнева Сталина, тем более что сам Сталин был виноват в разгроме второй ударной, а Сталин никому не прощал свои ошибки и просчёты. Власов и его ППЖ отделились от штабников, спрятались в какой-то хате. Награду за Власова получил капитан Шверднер, из разведотдела двадцать восьмого корпуса. Ему выдал Власова староста деревушки, где он прятался в сарае. Староста принял Власова за партизана.
Так и на фотографии, напечатанной в листах, Власов был в своих чёрных роговых, но небритое лицо делало его почти незабываемым. Ромбов в петлицах не было.
Он высоко поднял руки и сказал:
Я – генерал Власов! Их бин Власов! Нихт шиссен – не стреляйте!
Не верю, что Власов – идейный борец против коммунизма и сталинизма. Просто, как и все, кроме фанатиков, он любил себя больше идеи. Ведь жизнь даётся только раз… Какая мы освободительная армия. Мы – наёмники Гитлера, а Гитлер и не думает об освобождении России.
Естифеев, крепко подвыпив, сказал:
– Сталин, Гитлер… Хрен не слаще редьки. Мы – люди без будущего. Куда ни кинь – всюду клин. Пуля или верёвка. А пока: «пойте, пейте в юности, бейте в жизнь без промаха, всё равно, любимая, отцветёт черёмуха!..»
Историю нельзя писать дважды. Она не может быть «начерно» или «набело». История всегда одна.
Где, как не в архиве можно получить достоверную, а главное – объективную информацию. В одном из десантских стихотворений есть слова:
«Сухие строки документа. Войны непознанной мета…»
В них отражено, конечно же, не всё. Наиболее полно это можно найти в личных воспоминаниях, переживаниях людей. Но документ – это самый веский аргумент, даже для самых не верящих.
Много пришлось вынести воинам второй Ударной Армии после войны. Начиная от недоверия до прямого наименования «власовец». До сих пор и в печати пока не говорят о репрессиях 1948 года. Очень много офицеров, особенно политработников, было репрессировано с нелепым обвинением – «не остановил предательства Власова». Даже сейчас, когда десантом КГУ развернулась большая работа в прессе, в лекциях, по телевидению, люди, мельком слышавшие о второй Ударной Армии, о работе в Долине Смерти продолжают, хоть и несознательно, поддерживать клевету. Встречался я недавно с одним стариком. «А, слышал про вас. Молодцы… Власов, сдавший армию – сволочь». Вот и всё. Внимание к этому мы привлекли, а вот дельно рассказать, что армия не сдалась, а сражалась, видать, не смогли.
«Наверное, страшнее смерти физической стала смерть в памяти людей. И теперь необходимо восстановить честное имя погибшей армии, назвать поимённо героев, рассказать людям правду, найти и захоронить останки советских солдат. Нам стало известно, что…»
Это небольшой отрывок из нашего письма. Мы пытаемся рассказать о бойцах второй Ударной Армии, награждённых орденами и медалями в самые тяжёлые дни весны 1942 года.
Несколько строк из наградных листов Центрального Архива Министерства Обороны – самые объективные свидетельства их подвига, подвига жить и сражаться в окружении.
«В боях за деревню Коломко ЕРМАКОВ Иван Михайлович, оставаясь один у пулемёта, отразил контратаки противника. Этим самым дал возможность стрелковым подразделениям занять деревню. В бою за деревню Ульяново, с группой бойцов, сдержал контрнаступление противника. При отражении атаки противника на Новую Деревню вёл огонь до последнего патрона». Приказом командующего второй Ударной Армии КЛЫКОВА награждён медалью «За отвагу» (ф. 33, г. 1942, оп № 682524, д. №731, л. 330 Наградной материал).
Представляю себе ту семью, на которой хоть чуть-чуть отразилась клевета о сыне из «предательской армии». Сколько было мучений, неуверенности.
«…на меня смотрели как на прокажённую. Да, и мне было тяжело. Ведь и сама не знала толком, не верила, но и в ответ обидчикам ничего сказать не могла. Стояла как-то, ещё в войну, с карточками в очереди за хлебом. Подошла Маруся Барулина. Только вчера на сына похоронку получила. А он с моим Николаем в школе вместе был, да и с ней мы подругами были, а тут так посмотрела… В общем, ушла я из очереди.»
Тот, кто не прочувствовал Долины, не знает в каких условиях и как воевала вторая Ударная Армия, тому вряд ли понятна будет такая запись в наградном листе: «Представляется к медали «За отвагу» за своевременную доставку боеприпасов на передовую».
Вот запись из дневника комиссара 380-го автобата ст. политрука Леонтия Корнеевича ГУЙВАНА:
«Двадцать восьмого марта перед отправкой в путь командир тыла генерал АНИСИМОВ, лично руководивший отправкой первого эшелона машин, говорил: «Армии, которая действует за этим перешейком, нужны боеприпасы, медикаменты, продовольствие. Их везёте вы. Двести машин должны любой ценой проложить себе путь. Прибудут туда восемьдесят машин – отлично, шестьдесят – хорошо, пятьдесят – посредственно. Пусть хоть одна машина пройдёт, она там необходима, её там ждут».
Вспоминает об этих рейсах и Кузнецов В. А., ответственный секретарь газеты «Отвага» второй Ударной Армии:
«Едва мы выехали из леса на дорогу, как с двух сторон начался пулемётный и миномётный обстрел. Первая, вторая и третья машины сразу вышли из строя. Пришлось повернуть обратно, прицепив на буксир подбитые машины. Через два часа попытка была повторена. Тот же результат. Третья пятёрка отправилась, когда уже стемнело. Не включая фар, с приглушёнными моторами машины шли по дороге, изуродованной взрывами снарядов и авиабомб. Полосы трассирующих пуль хлестали по дороге справа и слева. Шофёры не вылезали из машин. Если машина застревала в воронке, из придорожных канав выскакивали прятавшиеся от огня бойцы рабочего батальона и буквально на руках перетаскивали машину на ровное место. И всё-таки это было движение вперёд».
Теперь, наверное, становится понятно, как за обычные, казалось бы, воинские задания, бойцы второй Ударной Армии представлялись к высоким наградам, даже несмотря на то, что армия в окружении, и это всего только весна 42-го, когда награды были большой редкостью.
Как сложились судьбы этих людей после Любаньской операции, вернулись ли они с войны, живы ли сейчас? Пока мы ничего о них не знаем. Но будут ответы на наши письма-рассказы. Они будут, я очень верю в это.
Автор: Шагалин В.
И ДО СЕДЫХ ВОЛОС ТЫ – ЖЕНЩИНА
Рядом с ней не чувствуешь её одиночества. С нашим приходом она хорошеет: знает, что вот сейчас будет рассказывать…
Ей очень небезразлично то, что мы о ней думаем. Ей нужно наше внимание, восхищение, сочувствие, может быть какая-то зависть, радость за неё. А для нас главное – чтобы мы откликнулись ей, её влюблённости в молодость, в жизнь.
Одиночество. Как часто мы слышим это слово, но вряд ли действительно серьёзно задумываемся над тем, что стоит за этим. Человеческая судьба, человеческая трагедия? Пройти весь жизненный путь и в его конце остаться одной.
Не страшно ли это?
Когда мы в первый раз пришли к Елене Александровне, была какая-то неуверенность или, скорее всего, растерянность: как? Как придём, что скажем, нужны ли мы вообще этой женщине, не воспримет ли она наш приход унижением (были и такие мысли). Ведь не каждый из них может признаться, хотя бы самой себе, что ей нужна помощь.
Человек перед роковой чертой, переступив которую, он признает старость.
Мы стояли перед неизвестностью. Что ждёт нас за дверью? Какая она – Елена Александровна? Стояли и долго не могли позвонить… Надо было решиться…
Пронзительный звонок. Сердце заколотилось. «Кто там?» – раздался в ответ протяжный голос. «Из университета» – робко начали мы, набрав воздух для долгого объяснения. Но закончить не пришлось. Позвенев замками, дверь открыла маленькая, чуть сгорбившаяся, рыженькая старушка с живыми, карими с поволокой глазами.
Она сразу покорила нас своей добротой и какой-то детской доверчивостью. И ничего не пришлось объяснять. Достаточно было того, что мы из университета, и что мы у неё.
Вошли в комнату. Высокие потолки, старинная мебель; в углу, наклонившись набок, ещё не убрана ёлка. Что-то здесь не так, не как в обычных квартирах: повсюду, на столе, телевизоре, шкафу – фотографии… Особенно много фотографий мужа. «Мой музей» – любовно называет свою квартиру Елена Александровна. – Садитесь, как вас зовут?
Мы познакомились. И вдруг, даже не спросив, что же нам нужно: «Ну что, девчонки. Живу я ничего. Встаю рано. Кушаю помаленьку, но часто. Днём только творожок, а потом начинается трудовой процесс – мокрой тряпкой по полу. Вот только в последние два года обострились болезни, но ничего, «скорая» помогает.
Непривычное начало для беседы. Но именно это прогнало последнюю неуверенность, на душе стало легко и просто, будто познакомились мы уже давным-давно, а не пять минут назад.
В прошлом – доцент, горьковед, имеющая много научных работ, всю жизнь отдавшая университету. А теперь просто восьмидесятипятилетняя старушка, у которой ещё, слава богу, живы старые друзья и воспоминания.
Трудная, а порой и трагичная судьба не сломила её. Остаётся только поражаться оптимизму этой женщины. У неё была счастливая молодость, учёба, одиннадцать поклонников: учёные, философы, поэты, среди которых были и те, кто предлагал руку и сердце. Но она как будто ждала своего единственного, на всю жизнь – Николая Игнатьевича, легендарного человека, революционера-ленинца, делегата второго съезда Советов.
Как любит вспоминать она об этом времени немного кокетливо, любуясь собой в молодости, по секрету раскрывая нам женские тайны своих любовных романов. Познакомились с Николаем Игнатьевичем случайно. Потом вместе слушали концерт. Он старался немного наклониться вперёд и вбок, чтобы ещё и ещё взглянуть в её карие глаза. На его щеках были ямочки. И тогда она подумала: «Ведь это такая редкость: мужчина с девичьими ямочками на щеках и ласковая улыбка на мужественном красивом лице». Потом была свадьба, и целая жизнь впереди.
Первая лекция в университете, которую молодая девчонка читала под аплодисменты и, смущаясь, закрывалась от слушателей портфелем; первые статьи, первые стихи…
Но как говорит Елена Александровна: «Видимо, так всегда бывает – всё хорошее для человека стремительно уплывает, а дурное, плохое, тащится на волосах».
В десятилетнем возрасте, прямо перед войной, был убит её единственный сынишка Лёвушка. Убит только из-за того, что не хотел отдавать свою любимую собаку, которую у него пытались отнять. Его нашли через четыре месяца. Муж не хотел пускать её к телу сына, но кто не узнает своё чадо, как не мать. Слёз не было, «Я стояла как каменная, я смотрела».
С этой болью в сердце Елена Александровна живёт всю жизнь. «Я потеряла самого драгоценного человека».
Война. Расстрелян муж средней сестры Тамары. Он, врач-хирург, в первые месяцы войны погиб вместе со всем медсанбатом, не покинув раненых бойцов. За год до победы убит племянник – весёлый и бесшабашный Колька. В доме постоянно эвакуированные, живут даже в ванной.
После войны Николай Игнатьевич переносит инфаркт. А в 1981 году его не стало.
Елена Александровна пишет стихотворение «Сон», где якобы муж даёт ей наказ: «Иди, иди скорее к детям и друзьям. Твоё спасение в них».
И она идёт. К ней приходят девчонки-пятиклассницы. Она покупает им куклы, а они играют, показывают «концертики», кукольный театр, поют её любимую «Малиновку». Но это спасло ненадолго. Повзрослели и покинули, стали барышнями. А она опять осталась одна.
Одиночество, как же это страшно, особенно когда всю жизнь отдавала себя людям.
И как радуется она нам, нашему приходу! Мы приходили к ней ещё и ещё, слушали старые пластинки, танцевали вальс, она нам гадала по стихам, читала свои рассказы и стихи. И мы словно окунулись в прошлое, в не такие далёкие, но не прожитые нами тридцатые и сороковые.
Общаясь с этой женщиной, я ещё больше поняла, как мы нужны этим людям. Нужны, прежде всего, для того, чтобы они могли просто поговорить. Говорить и говорить, говорить – чтобы избавиться от одиночества.
Автор: Гришина Ю.
ОГЛЯНИСЬ, УХОДЯ
Заканчивается газета… Последняя (хоть и не хочется так говорить), лучше – очередная, для её самого «старого» творца – Татьяны Дьяченко.
Заканчивая университет, ты уходишь уже опытной, бывалой десантницей – совсем не похожей на юную, восторженную, длинноволосую Танюху.
Моя встреча (самая-самая первая) с десантом началась с тебя. Ты пришла к нам в группу на первый курс и рассказала о десанте. Помню отчётливо последние твои слова: «но десанту надо отдать не просто уйму времени, а всё – душу, сердце, мысли! И чуть ли не полгруппы пошли на первое заседание. Я не пошла тогда, испугалась.
А когда пришла в конце года, то уяснила для себя: ты – самая ярая и самая старая десантница. Тебе до всего есть дело и всего хочется, за всё отвечаешь, за всё попадает.
Каково же было моё удивление, когда оказалось, что мы одногодки, а ты лишь на один курс старше.
Но вскоре я ощутила твоё превосходство на газете. Здесь ты блистала, все вертелись около, спрашивая каждую мелочь, обсуждая заставки, цвета, шрифт и прочее. Тебя можно было увидеть и ночью, и днём, ты и спала-то в углу, на одежде.
И ещё хорошо помню, известных на весь десант, – трёх поросят и знаменитую 412-ую (легендарную и своими ночными кутежами, и ежедневными сборищами, ну и жителями, конечно, хоть и редко когда было только трое).
А потом помню тебя на работе в стройке: когда вы все смеялись надо мной, наблюдая со стороны, как я неумело мешаю раствор; пришла на один день на стройку, а вы уже тогда были – мастера! Или когда рассказывали, как ты одна носила рубероид, на хоть уже и накаченных, но всё же хрупких плечах; помню и злополучный, но красиво оформленный музей в школе; ну и газету, обожаемую всеми, впоследствии потерянную.
Да ещё эта нашумевшая история со спорами в молчанку, где ты оказалась героиней-победительницей.
Но, несмотря на всё, есть ведь у нас такое понятие – Танькина болезнь. Есть в десанте ещё много твоего – и газеты, и стихи в агитке, и стенды с ошибками, и срывающиеся рассказы на заседаниях. Думаю, что будут ещё и воспоминания, и пожелания, и встречи, фотографии… Пусть будут ещё и походы!
Счастья тебе, Татьяна!
Автор: Гибадулина Р.
Песни, которые поём
ЦЕНА ЖИЗНИ
Товарищ генерал, вот добровольцы –
Двадцать два гвардейца и их командир
Построены по-вашему… «Отставить, вольно!
Значит, вы, ребята, пойдёте впереди?!
Все сдали документы и сдали медали.
К бою готовы, можно сказать…
Видали укрепленья?» – «В бинокль видали!»
«Без моста, ребята нам город не взять!»
Этот город называется Полоцк,-
Он войною на две части расколот,
Он расколот на две части рекою,
Полон тихого лесного покоя,
Словно старец, он велик и спокоен,
Со своих на мир глядит колоколен,
К лесу узкие поля убегают –
Белорусская земля дорогая.
«Задача такова: в город ворваться,
Мост захватить и от взрыва спасти.
Моста не отдавать, держаться, держаться
До подхода наших танковых сил.
А мы – то поспешны, мы выйдем на взгорье,
Прикроем артиллерией смелый десант.
Как ваша фамилия?» – «Лейтенант Григорьев!»
«Успеха вам, товарищ старший лейтенант!»
Этот город называется Полоцк, –
Беги, вперёд беги, стальная пехота –
Двадцать два гвардейца и их командир.
Драконовским огнём ревут пулемёты,
Охрана в укрепленьях предмостных сидит.
Да нет, она бежит! В рассветном тумане
Грохочут по настилу её сапоги.
И мост теперь уже наш! Гвардейцы, вниманье!
С двух сторон враги, с двух сторон враги.
Четырнадцать атак лавой тугою
Бились об этот малый десант.
Спасибо вам за всё, товарищ Григорьев –
Командир десанта, старший лейтенант.
Вот берег и река грохотом полны,
И мост под танками тихо дрожит.
Товарищ генерал, приказ ваш исполнен…
Да некому об этом вам доложить.
Этот город называется Полоцк…
Песни… Для каждого поколения остаётся в памяти та самая – единственная, незабываемая, в которой всё смешалось, перепуталось – молодость, труд, любовь, весна, ошибки, радости; в которой даже мелодия передаёт ритм времени.
«Вихри враждебные», мелодия «Рио-риты», «Синий платочек» и «Земляника» – все эти песни – символы нашей истории.
Песни как люди: рождаются, обретают друзей, гремят по стране или тихонько пропадают – умирают. Люди имеют судьбу, песни – историю.
Часто мы в десанте поём песни, не зная их истории. Одним из таких примеров является песня Ю. Визбора «Цена жизни» (Полоцк).
В 1973 году была написана песня для документальной картины о городе Полоцке. После публикации, автор получил письмо от Ларисы Пашук из Гомеля, слышавшей эту песню на ленинградском конкурсе. «Я знала, что когда приеду домой, я перерою все библиотеки в поисках литературы о Полоцке. Так и случилось.
Начала с энциклопедии. Водрузила на нос очки, устроилась в кресле поудобнее, приготовилась разогнаться чтением на длительное время. Думала – прочитаю о том, что там было, а там всего две строчки: оккупирован… освобождён… И ни слова, ни одного слова про мост, про то, как стояли до последнего, про лейтенанта – ничего! Я думала, прочту о моих гвардейцах больше – статью, но они, оказывается, как все. Я много прочитала о Полоцке, начиная с Всеслава Полоцкого, но целью моей было узнать как можно больше об освобождении Полоцка и о центральном эпизоде. Это был июнь 1944 года, деревянный мост, был безусый лейтенант, и каждый день звонил из Ставки Баграмян и кричал в трубку «Кончайте с Полоцком!» А танковая подмога так спешила, что чуть не проскочила мимо Полоцка. И провела 150-ую танковую бригаду через белорусские топи и болота старая, очень суеверная женщина, которая потом была награждена медалью «За боевые заслуги». Неоднократно я встречала в книгах имя отважного лейтенанта.
В одной из книг я прочитала воспоминания генерала Черникова, командира той дивизии, где служил лейтенант Григорьев: «Шёл высокий светловолосый парень в бой, вёл за собой гвардейцев, да не вернулся». Какова же была моя радость, когда, несмотря на воспоминания очевидцев, я узнала, что всем смертям назло тяжело раненный в голову бывший лейтенант Гвардейской дивизии 1-го Прибалтийского фронта остался жив. И живёт Александр Иванович Григорьев, Герой Советского Союза, в Москве. И тогда, чтобы довести до конца поиски, я снова поехала в Полоцк. Хотелось увидеть и мост, и обелиск, воздвигнутый друзьями – однополчанами Григорьева, и пройтись по залам музея. И там, на фотографии, худенький долговязый мальчик – Герой Советского Союза. Такими руками делалась победа.