Постников Дмитрий Васильевич

Воспоминания

Из воспоминаний М.А. Камалетдинова

ДМИТРИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ ПОСТНИКОВ

(СУДЬБА СОЛДАТА И УЧЕНОГО)

Избегайте подозрительности, ибо именно она является величайшей ложью

Пророк Мухаммед

Для воевавших война никогда не кончается

Никколо Макиавелли

Более пятидесяти лет я знаком и дружу с Дмитрием Васильевичем Постниковым, одним из самых интересных людей, какие встречались на моем жизненном пути.

Уроженец г. Бугульма, что в Татарстане, он учился в школе на ул. Бугурусланской (ныне Мусы Джалиля). В 1939 году, окончив школу с аттестатом отличника, он без экзаменов был принят в Ленинградский политехнический институт, но, проучившись всего месяц, был призван в армию. В то время началась война с Финляндией, и после трех месяцев ускоренного обучения Дима Постников был направлен на фронт связистом в артиллерийский полк. Участвовал в боях на линии Маннергейма, видел и руками трогал развалины мощных железобетонных дотов с гранитной облицовкой лобовой стороны. Мир с Финляндией заключили 13 марта 1940 г. Рядовой Постников, как и все оставшиеся в живых участники той войны, получил в награду 300 рублей. Затем полк участвовал в восстановлении советской власти в Эстонии — месяц без боев, но в полной боевой готовности. После Эстонии войска были переброшены на запад, встали в 20 км от границы, в 40 км от Бреста. Там стояли до 22 июня 1941 г. С первых часов войны вступили в бой с передовыми частями немецкой армии. К 12 часам, как рассказывал Постников, погибло 50% личного состава дивизиона. На второй день, 23 июня пытались закрыть дорогу немецкой танковой колонне, но были смяты и разбиты. Правда, два немецких танка успели сжечь. Как много позже узнал Дмитрий Васильевич, это было начало танкового прорыва Гудериана на Минск-Смоленск-Москву, Постников был ранен (одна пуля прострелила насквозь левую руку ниже плеча, другая попала в стальную каску и оглушила), лежал в кювете и смотрел, как мимо идет немецкая танковая колонна. Раненого немцы подобрали и направили в село, сначала пешком, потом на попутной грузовой машине. Там хотели расстрелять вместе с другими ранеными пленными, но в последний момент подъехал старший офицер, расстрел отменил. Началась лагерная жизнь.

Благодаря знанию немецкого языка он оказался нужным человеком в лагере. Если объясняться по-немецки еще могли довольно многие из пленных, то, как выяснилось, примерно из тысячи людей в лагере читать по-немецки мог один Постников. Из-за этого на него обратили внимание врачи лагерного лазарета и, когда зажила рука, оставили санитаром, что, несомненно, спасло ему жизнь.

В лагере, сам того не зная, Постников стал участвовать в подпольной организации. Выполнял различные задания, требовавшие либо знания немецкого языка, либо умения молчать и не болтать. Выжил при тяжелой форме дизентерии и простудных болезнях, но сыпного тифа, которым многие болели, избежал. В конце 1944 года Постников был ранен при бомбежке лагеря американцами. Пробило голову, попала инфекция, возникло гнойное воспаление кости. Но ему повезло в очередной раз — попал в городскую больницу г. Мемминген, где старый врач, доктор Цеприц лечил пленных.

В ночь на 25 апреля 1945 года из окон лагерного барака стали видны взлеты сигнальных ракет. Это означало, что подошли американские войска. Через два дня немецкая охрана внезапно исчезла, а на поле перед лагерем появились американские танки.

Пленные кинулись к воротам, которые уже не охранялись, но были на замке. Общими усилиями их раскачали, замок сломался и ворота открылись.

Ликование, шум, гам, поздравления, слезы.

Танки отъехали, появились представители американского командования. Начальником лагеря стал майор Джексон. У ворот стояли американские караульные, свободно пропускавшие всех туда и обратно. В этот же день всех пленных накормили хорошим обедом. Затем стали выдавать продукты из продовольственных посылок, которые американские пленные получали еженедельно от Красного Креста (с консервами, маслом, сыром, кофе, концентрированным лимонадом и т.д ).

Американских пленных из лагеря забрали в первый же день. Затем уехали англичане и французы. Через неделю в лагере остались одни советские. Старшим по лагерю стал подполковник Крюков, комендантом — майор Джексон.

Через месяц началась отправка советских пленных на Родину. Сначала раненых и больных самолетом переправили в Мерзебург округа Галле, занятого американскими войсками, затем — в советский госпиталь Торгау на Эльбе, оттуда санитарным поездом в Харьков.

В середине июля Постников оказался дома, в Бугульме. Здесь долечивался и проходил все спецпроверки. Ничего предосудительного в его действиях не обнаружили, но под подозрением он остался.

Военнопленные у нас считались, как известно, предателями, изменниками Родины. Согласно сталинскому приказу сдаваться в плен запрещалось, каждому попавшему в плен солдату и офицеру предписывалось тотчас покончить жизнь самоубийством. Сколько миллионов молодых людей должны были наложить на себя руки, если вспомнить, что 2/3 состава Советской армии побывало в плену (в плен попал и сын Сталина Яков). Не выполнившие сталинский приказ и оказавшиеся в плену направлялись в штрафные батальоны, из которых редко кто возвращался живым. После войны многих из немецких военнопленных отправили в советские фильтрационные и прочие лагеря; где условия жизни заключенных были еще хуже, чем в немецких. Измученных войной солдат, попавших в плен по вине бездарного командования, дома встречали враждебно: унизительными допросами, репрессиями, лишениями гражданских прав, недоверием. «Позор предательства» и подозрение падали даже на их родственников. Страна, называвшая себя самой гуманной в мире, на знамени которой было начертано: «Всё во имя человека, всё для блага человека», сполна «отблагодарила» своих воинов-защитников. Лишь через 50 лет после войны, в 1995 году, бывшие военнопленные были признаны в России невиновными и реабилитированы, но уже другим несоциалистическим государством. Немногие из них к тому времени остались в живых.

Постникова спасли смягчающие обстоятельства — в плен попал раненым. Однако еще долгие годы он оставался под подозрением как политически неблагонадежный элемент. Долечивался дома еще три месяца.

У нефтяников пайка хлеба была самой большой по городу — 600 г. в день, что в условиях жестокого голода явилось решающим фактором при выборе профессии. В октябре 1945 г. Постников поступил на работу в ЦНИЛ треста Татнефтеразведка — в лабораторию Виктора Ивановича Троепольского.

Знаний по геологии было мало и В.И. Троепольекий с директором ЦНИЛа Мазитом Салимовичем Кавеевым почти все время обучали новых работников (при переезде в Бугульму из Чистополя в трест было принято много людей, ранее о нефти не слыхавших). После обучения элементарным знаниям и практическим навыкам сравнительно скоро они стали успешно работать. Изучали петрографию и коллекторские свойства нефтеносных пород Шугуровского и других месторождений в карбоне Татарии. Когда в 1947 г. была открыта девонская нефть в Ромашкино, стали исследовать строение и этого месторождения, явившегося одним из крупнейших в мире.

В 1948 году, после девятилетнего перерыва в учебе, Д.В. Постников смог поступить в Казанский госуниверситет на геологический факультет. В том э/се году в Казанский университет поступил и я, где мы впервые познакомились. Среднего роста, лобастый, со следами обморожения на лице, оставшимися после финской кампании, внешне ничем не примечательный, он хотя и был несколько старше остальных студентов, держался скромно и на равных. Спокойный, старательный, он уже тогда понимал, что самым ценным в жизни являются знания, и сторонился профсоюзной, комсомольской и партийной суеты, чрезвычайно модных и поощрявшихся в те годы. Впрочем, партийные лидеры и сами не забывали о «родимых» пятнах в биографии Постникова. Не был он любителем и студенческих застолий, никогда в жизни не курил, вообще он вёл довольно аскетический образ жизни.

Время тогда было тревожное. После печально известной сессии ВАСХНИЛ, прошедшей осенью 1948 года, по всей стране шли чистки и гонения на биологов-генетиков. В Казанском университете сняли с заведования кафедрой биологии крупного учёного проф. Н.А. Ливанова, а на его место назначили кандидата биологических наук И.Н. Волкову, работавшую до этого ассистенткой. Даже студентам-первокурсникам бросалась в глаза ущербность её интеллекта, «вычистили» и других солидных профессоров-генетиков.

Постников, ещё в средней школе освоивший учение о хромосомах, так и не понял, почему это учение оказалось вредным и враждебным. Он сомневался, но другая освоенная им мудрость: «язык мой, враг мой», не позволяла высказываться об этом вслух.

Постников оказался не обычным студентом, а совершенно уникальным, особо одаренным, с феноменальной памятью. До сих пор мне кажется, что предметы, которые нам читали, он тогда знал не хуже самих преподавателей. Во всяком случае, за годы учебы по всем вопросам и дисциплинам я консультировался у него и получал самые обстоятельные пояснения. Более того, эта практика сохранилась у меня на всю жизнь. Сам Постников особенно благодарен профессорам Л.М. Мирополъскому, Е.И. Тихвинской, В.В. Чердынцеву, Б.А. Успенскому и доценту Ф.М. Ишмаеву, давшим ему основы геологических знаний.

Годы учёбы Постникова прошли, в основном, в читальном зале университетской библиотеки, одной из самых богатых в СССР. Здесь забывались и чувство голода, и невзгоды реальной жизни. В перерыве между штудированием специальных учебников Постников зачитывался книгами по истории, географии, астрономии, физике, биологии. Читал И.В. Гёте, И.Ф. Шиллера и других авторов па их родном языке, навсегда запомнились слова Фридриха Великого, сказавшего: «Если бы наши солдаты понимали, из-за чего мы воюем, нельзя было бы вести ни одной войны». Кроме немецкого языка, которого Постников знает в совершенстве, он говорит и читает по-английски, по-французски и по-польски, объясняется по-татарски, знает наизусть множество украинских стихов.

Постников, как бывший в немецком плену, и я — сын «врага народа», числились в «черных» списках НКВД как потенциальные политические преступники. По этой причине нас дважды пытались исключить из университета, в 1949 и 1951 годах в связи с чистками по «красноярскому делу», к которому мы, разумеется, не имели никакого отношения. Первый раз нас отстояли ректор КГУ К.П. Ситников (с К.П. Ситниковым был знаком мой дед И.М. Камалетдинов) и секретарь приёмной комиссии А.Е. Бусыгин, второй — декан Г. С. Морозов, заявившие, что если нет конкретных обвинений, то не следует отчислять. Да и само «дело», как потом выяснилось, было надуманным, подобно другим многочисленным политическим процессам, проходившим в нашей стране,

В СССР в те годы подозревали всех, постоянно кого-то разоблачали, чистили, сажали, расстреливали. И каждый раз оказывалось, что по ошибке. Ещё в 1938 году расстреляли профессора Казанского университета Г.Н. Фредерикса за открытие им на Урале шаръяжей, переместивших горные породы складчатой области на многие десятки километров с востока на запад. Это выдающееся открытие незадачливые чекисты квалифицировали как вредительство и низкопоклонство перед западом. Шарьяжные структуры в советской геологии были строго запрещены как несуществующие в природе. Поэтому даже сейчас, после снятия запрета, немало геологов по-прежнему не признают эти структуры.

На четвёртом курсе университета профессор Б. В. Селивановский читал нам курс геотектоники по учебнику проф. М.М. Тетяева, осуждённого по «красноярскому делу» на 25 лет лагерей. Фамилия автора на обложке учебника была вымарана, титульный лист вырван, М.М. Тетяев был сторонником ишрьяжного строения Сибирской платформы, что и ставилось ему в вину.

Сегодня известны некоторые подробности «красноярского дела», которое вкратце выглядит так.

В 1949 году корреспондент газеты «Правда», находясь в командировке в г. Минусинск, увидела в краеведческом музее образец уранинита. Имея смутное представление о геологии, она из этого факта заключила, что месторождения этого минерала, столь нужного стране, должны иметься в Красноярском крае. Об этом она сообщила в органы госбезопасности, которые после атомных бомбардировок американцами японских городов Хиросимы и Нагасаки не знали, как активизировать поиски урановых руд. Информация корреспондента была воспринята как сигнал к действию. Сразу же начались аресты среди геологов, в том числе среди крупных учёных. Забирали даже студентов вузов. Все они подозревались в сокрытии урановых месторождений. Сроки заключения давали по максимуму: 15 — 25 лет.

Несколько лет интенсивных поисков результата не дали. После этого догадались посмотреть, откуда происходит экспонат урановой руды в Минусинском музее. Оказалось, что музею этот камень подарил ещё до революции сибирский купец-меценат Юдин, привезший его из Парижа, куда образец попал из Марокко — бывшей французской колонии.

Геологов освободили из заключения только после смерти Сталина. Разумеется, возвратились далеко не все.

На нашем курсе только мы с Постниковым не имели допуска к секретным материалам, коими в то время считались любые деловые бумаги, необходимые для работы геологу. Это и геологические и топографические карты, и производственные отчеты, и описания месторождений полезных ископаемых, и далее упоминания об их существовании, и многое другое. Подозрительность носила тотальный характер. Насколько серьезно к этому относились карательные органы, видно из того факта, что перед войной в Ленинграде расстреляли по подозрению в шпионаже крупного почвоведа проф. Н.И. Прохорова только за утерю им топографической карты (незадолго до этого такие карты свободно продавались в уличных киосках). Поэтому нас с Постниковым не посылали на производственную практику в геолого-съемочные партии, где требовалась работа с картами и отчетами. Из-за этого иногда происходили различного рода казусы.

В 1952 году во время преддипломной практики Постников с однокурсником Рашатом Хамитовым занимались обследованием берегов будущего Куйбышевского водохранилища. Когда составили отчет, сотрудники первого отдела поставили на нем гриф «Секретно», а фамилию Постников убрали из числа составителей, запретив выдавать ему из фондов полученные им же материалы. Р. Хамитов защитил диплом на отлично. Постникову же пришлось писать диплом не по материалам практики, а по предоставленной Б.А. Успенским коллекции пород кристаллического фундамента Восточно-Европейской платформы.

В 1953 году Д.В. Постникова, окончившего университет с пятерками по всем предметам, направили на работу в Уфу, в Уфимский научно-исследовательский институт нефтяной промышленности (ныне БашНИПИнефтъ). Одновременно с ним из Казани в Уфу приехали еще несколько выпускников КРУ, показавших хорошие успехи в учебе, которым доверялось заняться нефтяной наукой в стенах недавно созданного отраслевого института: Саша Надежкин, Валерий Голубев, Володя Комаров, Володя Фролов, Муза Жернакова. Это был первый крупный «десант» инженеров-геологов в нефтяную науку Башкортостана.

Рашат Хамитов тоже был одним из лучших студентов и тоже имел направление в нефтяной институт, но выразил желание работать на производстве. Я Dice, напротив, просился работать в науке, но был направлен на производство: не подошли анкетные данные и может быть недостаточно высокие показатели в учебе.

В Уфу мы вместе с Рашатом и моим младшим братом Равилем приплыли на пароходе. Вскоре Рашат уехал в г. Октябрьский в распоряжение треста «Башзападнефтеразведка», а я с братом — в г. Стерлитамак, на работу в геолого-поисковую контору треста «Башвостокнефтеразведка», где в то время начинались геологические съемки на западном склоне Южного Урала. Судьба разлучила нас тогда с Постниковым на долгие годы. В «БашНИПИнефти» он занимался петрографическим изучением разрезов крупнейших месторождений нефти: Туймазинского, Серафимовского, Шкаловского и других, расположенных на западе Башкортостана. Моя жизнь проходила в геологических экспедициях на Урале и в Зауралье, где мы открыли шарьяо/сные структуры, повышающие перспективы нефтегазоносности востока республики. Справедливость в отношении Дмитрия Васильевича восторжествовала лишь в 1958 г: за участие в боях под Брестом и за работу в подпольной организации в концлагере был награэ/сден орденом «Красной Звезды» и полностью реабилитирован. Это событие обрадовало и его, и всех нас, его друзей. Вскоре после восстановления в правах Д.В. Постников смог подать и защитить кандидатскую диссертацию на тему «Геологическое строение и нефтеносность Белебеевско-Шкаповского района Башкирии» в alma mater — в Казанском университете. Наслышанный о выдающихся способностях Постникова, профессор А.И. Олли пригласил его в 1965 году на работу в Институт геологии Башкирского филиала АН СССР. Здесь он изучал петрографию и возраст пород фундамента и верхнего докембрия, с которыми уэюе тогда крупные геологи связывали оптимистические прогнозы в отношении перспектив нефтегазоности Башкортостана.

Семнадцать лет жизни сначала в немецком плену, затем с урезанными гражданскими правами в собственной стране не прошли бесследно ни для здоровья, ни для научной карьеры Дмитрия Васильевича.

Не даром говорят, что гению и таланту, чтобы состояться, нужно вовремя родиться. Тоталитарные режимы, не самые подходящие для учёных, когда продвижение по службе определяется не имеющими отношения к науке анкетными данными, а социальным происхождением, членством в КПСС, активностью на собраниях, знакомством или родством с нужными людьми, умением им угодить и пр. Стеклянные бусы ценились выше неказистых на вид алмазов. “Постниковым ” у нас не знали настоящей цены. Исключения из правил были весьма редкими.

Дмитрий Васильевич через всю жизнь пронес любовь к науке, к поиску истины. По своему характеру и складу ума он кабинетный ученый — энциклопедист, любит работу с книгой. Его переводы с иностранной литературы отличаются большой тщательностью и совершенством. Высокое чувство ответственности, надежность и обязательность, а также незашоренность псевдонаучными и политическими предрассудками — наиболее типичные черты Д.В. Постникова. Он не терпит конфликтов и совсем не карьерист. Когда зав. лабораторией, где он работал в шестидесятые годы, поставил условие, что сначала нужно сделать докторскую диссертацию заведующему, потом остальным, он не возражал, хотя понимал, что ничего из этого не получится. Слишком долго коверкали его душу то нацистская, то большевистская диктатуры, приучая к произволу со стороны власть имущих.

В 1969 году я переехал из Стерлитамака в Уфу и поступил на работу в Институт геологии Башкирского филиала АН СССР, где в то время уже работал Постников.

Господство здесь фиксистких взглядов на геологию Урала у ученых старшего поколения поставило меня в сложные условия. Сам директор Института Б.М. Юсупов, несмотря на преклонные годы, отличался передовыми взглядами и всячески защищал меня от воинствующих антишаръяжистов. Благодаря его поддержке, а также академиков А.В. Пейве, А.Л. Яншина, П.Н. Кропоткина, Д.В. Наливкина и других ученых, в 1972 году я защитил докторскую диссертацию по шарьяжной тектонике Урала в Геологическом институте АН СССР в Москве, а еще через два года стал директором Института геологии Башкирского филиала АН СССР.

В 1977 году Д.В. Постников перешел работать в лабораторию тектоники (которой я руководил), и благодаря большой эрудиции и широте научного кругозора смог сразу же активно подключиться к разработке проблем шарьяжной тектоники, гармонично влившись в наш коллектив, включающий таких геологов-новаторов, как Т.Т. Казанцева и Ю.В. Казанцев. Замечу, что достаточно сильная и агрессивная антимобилистская оппозиция не смогла его отпугнуть от изучения шаръяжей. С тех пор мы работаем вместе. Написали множество совместных статей и ряд монографий. Круг научных интересов Постникова весьма широк: это и проблемы тектоники литосферы, и геология платформенных областей Земли, и сравнительная планетология, и генезис полезных ископаемых, и оценка углеводородного потенциала различных геологических формаций и структур, и другие фундаментальные проблемы наук о Земле. Причем он одинаково хорошо разбирается в вопросах как теоретической, так и прикладной геологии.

Всего за время научной работы он опубликовал более 100 научных статей и участвовал в составлении 5 монографий. С 1985 года Д.В. Постников на пенсии, по и сейчас, в свои 80 лет, продолжает оставаться в курсе работ лаборатории и посильно в них участвует.